Грани русского раскола - страница 77
Купеческий клан хорошо осознавал такое положение дел и отвечал на пренебрежение дворянских элит сплоченностью своих рядов, неизменно позиционируя себя как верных государевых слуг. В годы царствования Александра III такая тактика принесла свои плоды: купеческий клан смог наконец реализовывать свои экономические интересы с помощью власти. Кстати, оказавшись в более комфортных условиях, крупное купечество начало поднимать знамя старой веры. Все сказанное подводит нас к осознанию важного обстоятельства: московское купечество всегда идентифицировало себя как группу, противостоящую петербургской буржуазии, а не растворяющуюся в ней. Купечество не забывало о своем происхождении и никогда не отождествляло собственную экономическую траекторию с траекторией рафинированных дворянских капиталистов. Это хорошо передает Пермский губернатор И.Ф. Кошко в своих воспоминаниях об уральском обществе. Он отмечал, что большинство в торгово-промышленном круге Перми и Екатеринбурга составляли потомки раскольников, «всегда обособлявшихся от церковников и не допускавших в свою среду влияния пришлых интеллигентов и чиновников». Среди них царил культ старовера в смысле преклонения перед цельностью характера предков, перед умением этих простых людей пробивать себе дорогу и преодолевать все препятствия. Отношение же их к бюрократии, чиновничеству всегда было настороженным, что вытекало как раз из прошлого: раскольник «не любил представителей власти, не доверял им и старательно их чуждался, хотя, если этого требовал ход дела, умел начальству и угодить».
Эти весьма показательные наблюдения, сделанные на уральском материале, вполне применимы для Москвы и Центральной России: здесь преобладала такая же атмосфера. Принадлежность к группе, выросшей из одной среды, общность интересов сплачивала представителей купечества – и официальных староверов Рябушинских, и единоверцев Гучковых, и якобы православных Коноваловых. К концу пореформенного периода главным становились не внешние оттенки конфессиональной окраски, а сплетение, общность насущных коммерческих интересов. Хотя современники, знающие московскую обстановку не только из статистических справок, но и из реальной жизни, утверждали, что из сорока крупнейших промышленников Первопрестольной тридцать были староверами (остальные – это деятели типа Кнопов, Вогау, Гужона, давно и тесно с ними связанные). Эти выходцы из народа и их партнеры жаждали занять место под солнцем, получить доступ к административным ресурсам, чтобы наряду с буржуазной аристократией Петербурга приумножать свои капиталы. Но все пошло не так, как представлялось купеческой финансово-экономической группе. Об этом, а также о той судьбоносной роли, которой ей пришлось сыграть в истории России, и пойдет речь в следующей главе.
Глава четвертая
Парадоксы общественного подъема в начале XX века
1. Причины кризиса купеческой буржуазии
Демонтаж самодержавного строя и последовавший за ним грандиозный социальный эксперимент берут начало именно на этом отрезке времени, в котором спрессовались помыслы и стремления прошлых эпох. В общественном подъеме участвовали разные силы, пытавшиеся максимально использовать его перипетии для достижения собственных целей. Но почему революционная буря разразилась именно в обозначенный период, а не раньше? Почему вплоть до этого времени степень воздействия на власть оказывалась недостаточной для продавливания как реформаторских, так и революционных намерений? Почему, наконец, в начале XX столетия произошла резкая активизация всего российского общества?
Советская историография квалифицировала эти события как результат деятельности недавно оформившихся в партию социал-демократических кружков, как некую репетицию, боевое крещение на пути к великой победе. Такая интерпретация прямо вытекала из ленинских взглядов на дореволюционную практику. На восходе своей карьеры в 1902 году В.И. Ленин провозгласил политическую аксиому:
...«авангардом революционных сил сумеет стать в наше время только партия».
В его глазах именно она, став реальной силой, способна поднять на борьбу с самодержавием рабочие массы, которые со всей сознательностью возьмут на себя решение насущных задач, стоящих перед страной. Разумеется, взоры вождя партии, исходившего из практических потребностей, были прикованы в первую очередь к могильщику старого строя – пролетариату и его авангарду. А вот другой силой – отечественной буржуазией – Ленин интересовался меньше. По его убеждению, эта социальная гниль, пресмыкающаяся перед царским режимом, оказалась полностью недееспособной и потому обреченной плестись в хвосте событий. Российские буржуа не в состоянии подняться до общеполитических проблем, их голос, по словам Ленина, представлял собой всего лишь «точку зрения лакея, которому барин позволяет совещаться с поваром об устройстве обеда». Хотя иногда вождь революции и допускал, что буржуазные деятели могут изображать недовольство: но это лишь удел десяти Рябушинских и сотни Милюковых (т.е. кадетской партии – А. П.). Ленинские оценки предпринимательского класса в течение долгого времени определяли научные подходы в изучении российского капитализма. На отечественную буржуазию советские историки смотрели исключительно по-ленински, т.е. всячески развивая представления об ее экономической и политической отсталости. Не забывая при этом противопоставлять ей буржуазию европейских стран, чье активное участие в революционных вихрях сделало абсолютистские формы правления достоянием истории.
