Путешествие на край ночи - страница 80
Вернувшись из неудачного набега, мы застали Прокисса все еще у печки, спиной к нам. Его жена продолжала изводить меня все теми же вопросами. Головка у нее была маленькая, лицо хитрое, кожа побурела. Разговаривая, она прижимала локти к бокам. Жестов она себе не позволяла. Несмотря ни на что, ей страшно хотелось, чтобы мой визит не пропал впустую и принес хоть какую-то пользу. Жизнь непрерывно дорожает. Ренты свекрови недостаточно. Они с мужем сами стареют. Они не могут, как раньше, вечно дрожать, что старуха помрет из-за плохого присмотра или, к примеру, устроит пожар и сгорит вместе со своими блохами да нечистотами… И это вместо того, чтобы перебраться в приличную богадельню, где за ней будет надлежащий уход.
Я сделал вид, что сам того же мнения, и оба стали со мной еще любезней. Обещали самым лестным образом отрекомендовать меня всему кварталу. Если бы я только помог им, пожалел их, избавил от старухи… Ей ведь тоже несладко в таких условиях, а она почему-то упрямится…
— А ее времянку можно бы сдать, — внезапно встрепенулся муж.
Говорить так при мне было ошибкой. Жена наступила ему под столом на ногу. Он не понял почему.
Пока они переругивались, я представлял себе, как прикарманиваю тысячефранковый билет за одно только направление на госпитализацию. Они, видимо, лишь о ней и мечтали. Тетка Бебера явно насоветовала им довериться мне, рассказав, что во всем Драньё нет врача беднее меня. Что столковаться со мной — раз плюнуть. Фанфарону, понятно, такого не предложили бы. Он ведь человек порядочный.
Я весь был погружен в раздумья, когда в комнату, где мы готовили заговор, ворвалась свекровь. Она, вероятно, что-то заподозрила, потому и прибежала со своего конца двора.
— Сволочь! — выпалила она мне в лицо. — Кому сказано, пошел вон! Зря ты тут расселся. Я тебе уже ответила: не поеду к психам. И к монашкам тоже. Не старайся и не ври понапрасну. Ты меня не подловишь, шкура продажная! Эти свиньи раньше меня туда угодят. Ишь надумали старуху грабить! А ты, сукин сын, в тюрьму попадешь — и скоро, это я тебе говорю!
Мне решительно не везло. Ведь тут разом тысячу заработать было можно. А я даже гонорара за визит не потребовал.
Когда я вышел на улицу, старуха высунулась из прихожей и заорала в темноту, где я скрылся:
— Сукин сын! Сукин сын!
Крик эхом разнесся в ночи. Ну и дождище! Перебегая от фонаря к фонарю, я добрался до писсуара на площади Празднеств. Все-таки убежище.
В павильончике, на уровне собственных колен, я обнаружил Бебера. Он тоже забежал туда, укрываясь от непогоды. Он видел, как я припустил, выйдя от Прокиссов.
— Вы от них? — спросил он. — Теперь давайте в наш дом, к жильцам шестого этажа. У них чего-то с дочкой.
Пациентку, о которой он говорил, я знал хорошо. Широкий таз, красивые длинные бархатистые бедра. Какая-то нежная решительность и изящество точных движений, придающие завершенность женщинам с хорошо налаженной половой жизнью. Она несколько раз обращалась ко мне, с тех пор как почувствовала боли в животе. В двадцать пять лет после третьего аборта у нее случились осложнения, которые семья объясняла малокровием.
На нее стоило взглянуть. Крепко сбитая, она отличалась такой любовью к постельным забавам, какую не часто встретишь у самок. Скромная в жизни, сдержанная в речах и поведении, ни намека на истеричность. Просто сексуально одаренная, холеная, уравновешенная чемпионка в своем роде — вот и все. Прекрасная атлетка наслаждения. В этом, право, нет ничего дурного. Крутила она только с женатыми мужчинами. И только со знатоками, которые умеют разглядеть и оценить подлинную удачу природы, а не довольствуются первой встречной вертихвосткой. Нет, ее матовая кожа, милая улыбка, осанка и благородная подвижность широких бедер внушали глубокое заслуженное восхищение высокопоставленным чиновникам, знающим толк в любовных утехах.
Разумеется, они и не думали из-за этого разводиться. Напротив, это лишь способствовало их семейному счастью. Поэтому на третьем месяце беременности она неизменно отправлялась к акушерке. Когда у тебя есть темперамент, но нет домашнего рогоносца, с такими вещами не шутят.
Мать ее отперла мне дверь в квартиру с предосторожностями убийцы. Говорила она шепотом, но с таким напором, с таким нажимом, что это было почище всяких воплей.
— Чем я прогневила небо, что мне послана такая дочь, доктор? Вы уж ничего не рассказывайте в квартале. Я на вас надеюсь.
Она до бесконечности упивалась своим горем, взвинчивала себя мыслью о том, что подумают соседи и соседки. Была как в трансе от глупости и страха. Такое состояние обычно проходит не скоро.
Она дала мне свыкнуться с полутьмой коридора, запахом лукового супа, идиотскими обоями в цветочек и своим придушенным голосом. Наконец под ее бормотание и всхлипы мы добрались до постели больной, лежавшей в лежку. Я попытался осмотреть ее, но она теряла столько крови, что во влагалище было ничего не разобрать — сплошное месиво. Между ногами у нее булькало, как из перерезанной осколками шеи полковника на войне. Я просто водворил на место толстый тампон и натянул на нее одеяло.
Мать, ничего не видя, слышала только себя.
— Это убьет меня, доктор! — причитала она. — Я умру со стыда.
Разубеждать ее я не стал. Я не знал, что делать. За стеной, в маленькой столовой, мы нашли отца, который расхаживал взад и вперед. Он еще не решил, как держаться в сложившихся обстоятельствах. Вероятно, ждал, пока обстановка прояснится и он сможет выбрать для себя определенную позу. Пока что он пребывал в неопределенности. Люди постоянно переходят от одной комедии к другой. Покуда пьеса не поставлена, они не различают контуров, не знают, какая роль для них выигрышна, и бездействуют перед лицом событий, сложив, как зонтик, свои инстинкты и мотаясь из стороны в сторону, предоставленные самим себе, а это ведь пустое место. Скоты безмозглые!
