Брынский лес - страница 38
— Нет! — завопили в один голос все заключенные. — Не желаем!.. Отрекаемся!.. Спасите нас, добрые люди, спасите!
— Душегубцы проклятые! — вскричал Левшин. — Коли вы сей же час не выпустите этих затворников…
— Так что ж? — прервал чернобородый, подбирая к рукам свою дубину.
— А вот что!.. — сказал Ферапонт, выхватив саблю. — Слушай ты, черномазое путало: или отворяй дверь, или я раскрою тебя надвое!
Чернобородый отскочил, поднял дубину, но, вероятно, рассудив, что бой будет неравный, опустил ее опять и сказал:
— Ну, коли заколочены.
— Ферапонт! — вскричал Левшин, — выломай их! Ферапонт соскочил с коня.
— Не дерзайте! — завопил неистовым голосом старик. — Господь укрепит мышцы мои, не попущу вам, окаянным святотатцам, губить души христианские!
— Да ты, дедушка, не ругайся! — сказал Ферапонт, подходя к старику, который заслонил собой дверь. — Ну, ты сам в толк возьми: доброе ли дело морить живых людей голодной смертью? И Господь этого не велел, и царь не указал. Пусти-ка, пусти!..
— Смерть вкушу на сем праге, — продолжал кричать старик, — предам душу Господу, но, доколе жив, не дам вам посрамить хвалу нашу, срацыне проклятые!
— Эх, полно, дедушка, не дури! — молвил Ферапонт, отталкивая старика. — Пусти, говорят тебе — зашибу!
Старик замолчал, но глаза его налились кровью, он заскрипел зубами, кинулся на своего противника, и его сухие, костистые пальцы, как когти дикого зверя, впились в грудь Ферапонта.
— Ах ты, старый хрыч! — шепнул Ферапонт, потеряв все уважение к седой бороде и постному лицу старика. — Так ты еще драться!..
Он схватил его могучей рукою за кушак, поднял, как двухлетнего ребенка, и отбросил шагов на десять. Чернобородый подбежал к старику и, пособляя ему встать, проговорил что-то шепотом.
— Да, чадо Федосей! — сказал старик, — грядем к братии, возвестим о презорстве сих нечестивцев!.. А вы, окаянные отступники православия, вяще поганых агарян, сыны погибели — да будете вы прокляты отныне и до века!
— Бранись, бранись, старый хрыч, — промолвил Ферапонт, глядя вслед уходящим старику и его товарищу. — Собака лает, ветер носит!.. Экий назойливый старикашка, подумаешь! — продолжал он, принимаясь выламывать дверь. — Кажись, такой испитой, в чем душа держится, а туда ж на драку лезет!
Несмотря на свою богатырскую мощь, Ферапонт не скоро выломал крепко заколоченную дверь; но вот наконец она соскочила с петель. Четверо мужчин и две женщины, одна старая, а другая молодая, давя друг друга, кинулись с такою поспешностию вон из сарая, что чуть было не сбили с ног Ферапонта. Страшно было взглянуть на эти человеческие остовы: их бледные, искаженные страданием лица, их помутившиеся, полоумные глаза были ужасны! «Хлеба, Бога ради, хлеба!» — кричали они, толпясь около Ферапонта. Молодая женщина, которая, по-видимому, казалась покрепче других, уцепилась за него и простонала едва слышным голосом:
— Воды — ради Христа, воды:
— Ах, сердечная! — сказал Ферапонт, — хлебца-то я вам найду, да воды-то где мне взять?
— Вот здесь близехонько есть ключ, — проговорил один из затворников, — кабы было чем зачерпнуть…
— Ключ?.. Где?
— Вон за кустами, в овражке.
— Побудь-ка, батюшка, с ними, — сказал Ферапонт, — я сбегаю да принесу в шапке водицы, а ты вынь из кисы початый хлеб; да смотри, Дмитрий Афанасьевич, не давай помногу — не годится!.. Коли они денька два ничего не ели…
— Нет, — прошептал один из затворников, — вот уж третьи сутки…
— Эвона! — прервал Ферапонт, — шутка вымолвить: третьи сутки без еды!.. Вот, дай им теперь хлеба вволю, так они все перемрут. Я помню, дядя мой Терентий попал однажды в волчью яму и не евши просидел в ней трое суток…
— Да провались ты со своим Терентием! — вскричал Левшин. — Видишь, они чуть живы!
Ферапонт побежал за водой, а Левшин слез с коня, привязал его к дереву и велел этим вольным мученикам сесть в кружок. Когда он вынул из кисы хлеб, они не усидели на своих местах и с радостным воплем кинулись, исключая молодой женщины, навстречу к Ле-вшину.
— Тише, братцы, тише! — сказал он, стараясь удержать хлеб, который они вырывали у него из рук. — Садитесь опять в кружок — всем достанется. Да садись же!.. — повторил он строгим голосом. — А не то я вам ничего не дам!
Эта угроза подействовала: затворники уселись по-прежнему на землю, и Левшин, отламывая небольшие куски от хлеба, стал их оделять по очереди. Когда он подошел к молодой женщине, которая томилась жаждой, то она промолвила:
— Батюшка, и есть-то не могу!.. Дай мне пить… Ох, тошно!., смерть моя!
— Потерпи, любезная, потерпи! — сказал Левшин. — Ну вот, мой слуга и несет вам водицы!
Женщина вскочила и, несмотря на свою слабость, бросилась бегом навстречу к Ферапонту.
— На-ка, лебедка! — сказал он, подавая ей свою войлочную шапку. — Выкушай!.. Да тише, тише!.. Будет покамест.
— Батюшка, дай еще!
— Нет, голубка, погоди!.. Надо и другим горло промочить.
— Еще немножечко!..
— Да напьешься досыта, не торопись… Поешь теперь хлебца, а там, пожалуй, я тебе еще воды почерпну.
— Когда все эти несчастные затворники съели или, лучше сказать, проглотили по куску хлеба, то принялись снова таким жалобным и убедительным голосом просить пищи, что Левшин начал опять было их оделять, но Ферапонт остановил его.
— Что ты, батюшка! — сказал он. — Не слушай их!.. Дай прежде им водицы выпить. Ведь сухой хлеб на тощий живот — беда!.. Вот этак-то покойный мой дядя Терентий навалился с голодухи на хлеб, да в тот же самый день и помер.
