Уик-энд на берегу океана - страница 13

За стеклами очков глаза его были, как всегда, холодные, цепкие, и глядел он куда-то в одну точку так пристально, что Александр, сидевший напротив, невольно обернулся. Но позади была только аллея санатория и деревья, и солдаты, проходившие мимо.

— Где? — спросил Александр.

Вид у него был до того ошалелый, что Майа не выдержал и прыснул. Пьерсон снова оглянулся на Дьери. Дьери по-прежнему ничего не замечал и все смотрел куда-то вдаль. В глазах его застыло напряженно-безличное выражение — так смотрят сквозь стекло аквариума рыбы.

— Ну? — спросил Александр.

— Верно, — сказал Майа, — не томи, рожай.

Дьери все еще глядел вдаль. Майа улыбнулся Пьерсону.

— Дай ему хорошенького тычка в брюхо. Авось проснется.

— Эй, Дьери! — Пьерсон положил руку ему на плечо.

— Да влепи ему парочку пощечин.

— Ну и ну, — сказал Александр.

Пьерсон потряс Дьери за плечо. Тот вздрогнул всем телом и огляделся. Глаза его снова исчезли за стеклами очков.

— Ну и ну! — сказал Александр. — Неужели это его от виски так развезло?

— Да что ты. Он только отхлебнул.

— А не кажется ли вам, — вдруг сказал Дьери, — что пора кончать говорить обо мне, будто меня здесь нет.

— Но теперь-то ты здесь! — сказал Майа.

— Ну хотя бы и здесь.

— И даже кое-где еще.

Александр фыркнул.

— Во всяком случае, тебя здесь только что не было.

— Как так? Я что-нибудь говорил?

— О миллионах говорил.

— Ага, — живо отозвался Дьери. — А что же я говорил?

— Сказал: «Миллионы, ах, черт, миллионы — сами в руки идут».

— Я сказал?

Глаз его уже не было видно за стеклами очков.

— Ну, ну? — сказал Александр. — Какие еще миллионы, а?

Все тело Дьери снова стало вялым, как-то осело, застыло.

— Не знаю, — уклончиво сказал он, — ничего это не значит. Просто грезил вслух.

— Ты, видно, нас совсем за идиотов считаешь, — сказал Майа. — Когда такой типчик, как ты, грезит вслух, это что-нибудь да значит.

— Что ты подразумеваешь под словами «такой типчик»?

— Да не злись ты, Христа ради.

— Ну, а миллионы? — спросил Александр. — Где миллионы? Как это сами в руки идут? Где ты их возьмешь, эти миллионы? Здесь?

Дьери улыбнулся, и Майа снова почудилось, будто губы его с огромным трудом раздвигают наплывающие с обеих сторон жирные щеки.

— Понятия не имею, — сказал Дьери. — Просто пригрезилось.

Наступило молчание, и все опять уставились на Дьери.

— Ладно, — обиженно сказал Александр. — Никто тебя не неволит.

Он поднялся.

— А пока иди-ка за водой, — надо посуду мыть. Нынче твоя очередь.

— Подумаешь, срочное дело, — сказал Дьери.

Пьерсон тщательно прочищал свою трубочку. Майа встал, сложил руки на груди, потянулся. Пьерсон взглянул на него.

— Ты что собираешься делать?

— Ей-богу, странный все-таки вопрос, что я собираюсь делать. Так ли уж важно сейчас, что я буду делать, а чего не буду.

— Ну, Дьери, а как же вода? — сказал Александр.

— Иду, — сказал Дьери, но даже не пошевелился.

В эту минуту над их головой раздался свист, затем в нескольких метрах левее сухой треск разрыва. Их окутало облаком дыма. Все четверо, как по команде, сразу же упали ничком.

— Семидесятисемимиллиметровка, — определил Пьерсон.

Он закашлялся. Облако дыма еще сгустилось. Слева послышались крики и зовы о помощи. Снова раздался свист, и снова совсем рядом с сухим треском разорвался снаряд. Перед самым лицом Дьери упал кусок дерева. Он взял его в руку и тут же отбросил прочь.

— Жжется.

— Это кусок носилок, — сказал Александр, — видишь, с края чуть парусины осталось.

Майа встал на колени и поглядел в сторону санаторного парка. Снаряд упал среди мертвецов. Страшное месиво. На решетке повисла чья-то оторванная рука. Майа поискал взглядом того, в стоптанных ботинках. Он все так же лежал на носилках под слишком коротким одеялом, что придавало ему нищенский вид. Его не задело. Майа вдруг почувствовал какое-то идиотское облегчение.

— В них метят, — сказал он, ложась.

Дьери раскашлялся.

— Лучше пусть в них, чем в нас.

— Вот это в твоем духе, — сказал Майа.

— Что ж, по-твоему, лучше, чтобы в нас метили?

— Нет.

— Тогда о чем же ты? — торжествующе спросил Дьери.

— Я просто сказал, что это очень в твоем духе, вот и все.

— Странное все-таки дело, — сказал Александр, — никогда я не боялся артиллерийского обстрела. А вот бомбежки с воздуха боюсь.

— Куда уж тут пугаться, просто не успеваешь, — сказал Пьерсон.

Слева по—прежнему неслись крики. Прошло несколько секунд. Ни один человек не поднялся с земли. Куда ни посмотри, вплоть до самого горизонта только распростертые ниц тела в защитного цвета обмундировании. Справа от себя Майа увидел, как двое солдат лезут под машину. «Интересно, надежное ли это укрытие», — подумал было он, но, так и не додумав этот вопрос до конца, забыл о нем и только через минуту спохватился, что вообще ни о чем не думает. Он не боялся, просто всем телом чувствовал землю — и только! Лагерь, еще так недавно шумный и суетливый, притих сейчас, как по взмаху волшебной палочки. И он, Майа, тоже притих вместе со всеми. Он лежал на земле, страшно ему не было, и он ни о чем не думал. Просто солдат среди других солдат.

Александр вдруг приподнялся на локте и разразился бранью. Угодило же его лечь прямо в золу, прямо на их потухший костер. Весь перед рубашки покрылся бурыми пятнами. А ведь рубашка чистенькая, он сам ее выстирал в Арке и только сегодня утром надел. Была чистенькая, а теперь превратилась в грязную тряпку. Он чертыхнулся и осторожными щелчками стал сбивать с рубашки пепел. Потом оглянулся на лежащего Пьерсона и подумал, молится ли сейчас Пьерсон или нет. Был у Александра один дружок, очень верующий парень, — так он непременно в такие минуты молился богу.