Летняя рапсодия - страница 6

Ей больше нет нужды ее прятать. Только один‑единственный человек может быть оскорблен присутствием этой фотографии в поместье Браннигенов…

Люк.

Но в чем она может быть уверена на все сто процентов: только после дождичка в четверг у этого человека появится шанс оказаться в ее спальне!

— Ага, ты уже встала! — Люк как раз закрывал за собой дверь своей комнаты, когда Уитни вышла из спальни. — Ты всегда так долго валяешься в постели?

Уитни быстро и молча прошла мимо него и стала спускаться по лестнице. Чтобы прийти в себя, ей всегда требовалось выпить с утра хотя бы чашку кофе… Но сегодня она особенно в этом нуждалась: ей ведь предстоит сражаться с Люком.

— Ты так шумел на чердаке, что, наверно, разбудил всю округу, — бросила она через плечо. Люк топал вниз по лестнице следом за ней. — Надеюсь, ты нашел, что искал?

— Нашел. Все уже вымыто, вычищено, и матрас сохнет в гостиной перед камином.

Она остановилась и взглянула на него, иронически приподняв бровь.

— Ты уже и камин успел разжечь?

— Не поспешишь, дьявола не догонишь.

— Приходится спешить, когда дьявол подгоняет.

— О, я вижу, ты получила неплохое образование, пока меня не было. И кто же за это платил, могу я спросить?

Она удостоила его суровым взглядом, но, прежде чем отвернуться, успела заметить, что на нем ослепительно белая футболка и черные джинсы. Также она заметила, что волосы у Люка еще слегка влажные после душа и что он чисто выбрит, даже ямочка на подбородке стала видна, ямочка, о которой она уже успела забыть. В день их знакомства ей было всего двенадцать лет, с тех пор прошло еще тринадцать, а это долгий срок.

Знакомства… Она насмешливо улыбнулась. Слишком сильно сказано! На самом деле они практически никогда и не были знакомы! Они прожили несколько месяцев под одной крышей, и все; и надо сказать, эти несколько месяцев были самыми ужасными в ее жизни. Она только что потеряла мать, а когда Крессида решила взять ее в дом, Люк так яростно этому сопротивлялся, что Уитни тряслась от страха. Как же он ее ненавидел!

Самая неприятная ссора произошла, когда он кричал на нее и обзывал ужасными словами ее мать и Бена Браннигена. Она прежде никогда не слышала этих слов и даже не поняла их смысл.

Но Крессида слышала… и все поняла.

Дрожа от гнева, она приказала Люку извиниться или убираться вон.

Он крикнул, что уезжает.

Вдогонку она велела ему не возвращаться, если он не извинится.

Он явно и не собирался этого делать.

Только когда Уитни исполнилось четырнадцать, она поняла, что отъезд Люка разбил сердце его бабушки.

— Вы могли бы попытаться найти его, — запинаясь, сказала однажды девочка.

— У меня есть своя гордость, милая, — отвечала Крессида. — У меня есть своя гордость.

Не из‑за такой ли гордости Люк и не возвращался?

Но даже если б она знала ответ на этот вопрос, подумала Уитни, что бы это изменило?

— Я сварю кофе. — Она открыла дверь кухни и вошла внутрь. — А потом поговорим. Нам многое надо обсудить.

Он прислонился спиной к холодильнику, наблюдая за тем, как Уитни наливает в кофеварку холодную воду.

— Расскажи мне о бабушке, — потребовал он. — Она долго болела?

— В прошлом году она упала и сломала шейку бедра. Оно долго не заживало, и врачам пришлось провести дополнительные обследования. Обнаружилась опухоль… — Ее голос внезапно сел, и девушка прокашлялась. — Тебе кофе покрепче?

— Чем крепче, тем лучше.

Она насыпала в фильтр восемь ложек и включила кофеварку.

— Когда ее привезли из больницы, она была очень слаба и последующие десять месяцев не вставала с постели.

— Она очень страдала?

— Да, — коротко ответила Уитни.

— Почему, черт побери, ты не могла со мной связаться?

— Она этого не хотела.

Он зло выругался.

— Тебя не было тринадцать лет. — Уитни и не старалась скрыть обвинительные нотки в голосе. — Почему ты ни разу не приехал?

— Она же велела мне убираться.

— Ради Бога, Люк! Тебя послушать, так ты словно не тридцатилетний взрослый мужчина, а испорченный ребенок! Тебе всего‑то и нужно было что извиниться.

— Мне не за что было извиняться. — Он отошел от холодильника к раковине. Ухватившись руками за край, он уставился в окно, и Уитни заметила, как побелели костяшки его пальцев. — То, что она сделала, взяв тебя в дом, было непростительно.

— Твоя бабушка была доброй и сердечной женщиной. — Она изо всех сил старалась овладеть нахлынувшими чувствами. — Я знаю, что тебе было трудно примириться с ее решением, тебе же стукнуло тогда всего семнадцать, и после того потрясения…

— Я не думал тогда о себе! — Он резко развернулся лицом к ней, и вся застарелая, приумноженная за тринадцать лет обида полыхнула в его глазах. — Я думал о своей матери. О том, что они — мой отец и твоя мать — сделали с ней.

— Не надо! — Дрожа, Уитни подняла руки, словно пытаясь остановить его. — Пожалуйста, Люк, не начинай все заново. Я понимаю, почему ты так оскорблен, но, Люк, ты же сойдешь с ума, если не постараешься забыть…

— Думаешь, я не пытался? Думаешь, я не хотел простить? Забыть и простить? Как по‑твоему, что я чувствовал, уходя от бабушки, единственного в мире человека, который что‑то для меня значил? И наконец, — он бешено взмахнул рукой, — наконец‑то вернуться в этот дом и обнаружить, что опоздал. Господи, это разрывает мне сердце!

Напряженное молчание последовало за выплеском Люка; казалось, оно никогда не кончится, но вдруг откуда‑то донесся тихий плач ребенка.