Право на счастье - страница 11
Он на мгновение опустил голову, тяжело вздохнул и продолжил:
— Второй вариант предложен твоим отцом. Изначально планировалось использовать Елизавету, но… она слишком наивна и легкомысленна и, к моему искреннему сожалению, на роль идола не подходит.
— Поясните? — Катарину встревожили его слова.
— Дева, — он вспомнил их разговор перед статуей, невольно протянул руку, больше всего на свете мечтая прикоснуться к нежному и любимому лицу, но сдержался. Безвольно опустил ладонь, не желая продолжать, все же заговорил. — Дева Ортанона, красивая легенда в которую так верит народ.
Император стремительно поднялся, отвернулся от Кати. «Не смей, не смей, — повторял он про себя, — стоять!» Сдержался, поражаясь собственному хладнокровию и выдержке, но повернуться боялся. Так и продолжил, стоя к Кати в пол оборота.
— Второй вариант это сделать тебя верховной жрицей забытого культа покровительницы слабых, защитницы народа, той самой Девы Ортанонской.
И все же обернулся, желая видеть ее реакцию. Кати задумчиво следила за каждым его движением, но на ее лице невозможно было прочесть, ни единой эмоции.
— Вы понимаете, о чем я? — недовольно переспросил Ян.
— Смутно, — Кати начала в задумчивости водить пальчиком по краю веера, — но мысли по данному поводу есть… Народ, возмущенный провалом противостояния Шарратаса не желает более признавать власть князей, а мой отец единственный наследник Ортанона… Попробуем развить данную мысль… Ни торговцы, ни простой люд никогда не любили барона Вилленского, предпочитая более обходительного князя Иленсо Ортанона, но сейчас в интересах Ратасса поставить во главе островного княжества свое доверенное лицо… Как занимательно… И вы с отцом решили возродить культ Девы Ортанона, той самой, которая более ста лет была запрещена, а храмы ее разрушались, дабы привлечь сердца простого народа к лону официальной церкви, я правильно вас поняла?
— Совершенно верно, — несколько замедленно ответил пораженный ее рассуждениями император.
— Но не кажется ли вам, — Кати усмехнулась и встала, — что шлюха и невинная дева как-то не сочетаются?
— Ты не шлюха!
Хассиян смотрел на нее, такую далекую и холодную, выговаривающую слова с чеканной ненавистью и… все его тело, все мышцы, каждый нерв были напряжены до предела. И ведь приручал, действительно приручал к себе, и почти получилось, но… Взять, схватить, прижать к себе такое манящее тело, с блаженным воплем овладеть, врываясь в ее, исполненное райского плена… «Стоять! Стоять, я сказал. Ты не мальчишка… Стоять! Не шевелись! Не смей…»
— Но вы правы, — Катарина, почти физически чувствуя его напряжение, отошла к двери, остановилась, распахнула веер, — это действительно идея, заслуживающая внимания… Могу ли я обсудить данный вопрос с отцом?
— Остановись, — Ян почти простонал, сжимая кулаки до боли, — послушай меня, я…
— Меня устраивает второй вариант! — и вновь в каждом слове ледяной порыв. — И возможность покинуть Ратасс также, и… принятие сана тоже!
— Катарина!
Он не удержался, подошел вплотную, замер, сцепив руки за спиной, потому что знал — прикоснется, и она закричит, ударит, но терпеть не будет. Он перегнул палку, и отчетливо понимал это. Жаль, дать ей время успокоиться не мог, при всем своем желании.
И все же объяснить, показать что чувствует, он попытался:
— Катарина, послушай, прошу… Да я был неправ, и да я наказан. И поверь, ни одно из твоих полных язвительной издевки слов, не способно причинить больше боли, чем мое собственное сознание. Да и что в силах сравниться по издевательству униженности с собственным, отказывающимся подчиняться телом? Рядом с тобой я как юнец, неспособный себя контролировать!
— Я вам сочувствую, — отвернувшись, прервала его исповедь Кати, — и даже могу помочь, просто покинув Ратасс.
Хассиян простонал, но следующей реакцией была ярость.
— Да услышь ты меня! — схватив за плечо, развернул, затем подчиняясь собственным желаниям, прижал к стене, наклонился, почти касаясь ее рта губами и начал говорить быстро, отрывисто, изливая свою ярость и свою боль с каждым словом. — Ты покинешь Ратасс, но там… тебе придется выслушивать больных и убогих, говорить даже с теми, кто вызывает лишь омерзение, носить не эти платья из летящих тканей, а грубое сукно, натирающие кожу одежды… — он коснулся губами ее щеки и простонал, — а у тебя такая нежная кожа, Катарина…
— Я вижу, моя кожа не дает вам покоя! — Кати не упустила возможности съязвить.
— Должен признать, этот факт и меня бесконечно тревожит! — тоже не сдержался Ян.
— Я могу с вами поделиться… кусочком, так сказать подам жалкому и убогому!
— Мне мало кусочка, Катарина, — прорычал Хассиян, — если уж ты столь милосердна, то иди до конца и подай мне всю себя. Ради подобного я готов признать себя и бедным, и убогим и даже умалишенным!
— Отпустите меня! — глядя в темные глаза императора, девушка внезапно ощутила панический ужас.
— Страх, — совершенно спокойно заметил Ян, — и снова страх… ты путаешь желание с насилием, Катарина.
— Скорее вижу истинную суть, — она попыталась оттолкнуть его. Но Хассияна подобный поворот событий не устраивал.
— Посмотри на меня, Катарина! — девушка вздрогнула и закрыла глаза. — Я сказал, смотри на меня!
Кати, закусила губу, стараясь не выдать охватившее ее отчаяние и панический страх, и распахнув ресницы, взглянула на императора.
— И что ты видишь, Катарина? — голос Яна был хриплым.
