Янтарная бусина: крестьянка - страница 2
— Не переживай, Василий! — хлопнул его по плечу Григорий. — Ты присмотрись к Танюхе-то, к соседке моей тетки, присмотрись. Молода еще, дите маленькое, палкой тебя звать будет. И хороша она к тому же — недаром сам Степан взял ее в жены.
Татьяна была молодая вдова. Мужа ее убило в позапрошлом году на сплаве леса. И вот уж два года, как жила она одна. Красотой ее Бог не обидел. Ладная, с темными волосами, карими глазами. «Кровь с молоком», — говорили про нее в деревне. Кому хочешь отпор даст — востра на язык Татьяна. Остаться в двадцать лет с малым дитем на руках и не унывать — не каждому дано. А Татьяна все вынесла и не сломалась. Пережила потерю родителей. Сослали их в Сибирь за отказ отдать дом Советской власти, да так и сгинули они там. Смогла пережить и смерть нелюбимого мужа Степана — озорного, вечно подвыпившего повесы. Работала не покладая рук в колхозе дояркой и содержала свое хозяйство.
— Ага, мужики, подумаю — и женюсь на Татьяне, чем не пара! И ведь вправду красавица. А то все ноги истоптал, по одной тропе ходючи! — так же громко в ответ съязвил Василий.
И толпа парней загоготала пуще прежнего.
Нюрка звонко и мелодично затянула страданья. И тут же ее поддержали остальные девчата:
Лягу спать — глаза закрою,
Ох, не дает любовь покою…
Неслось по лугам стройное девичье пение:
От страданья от лихого
Нет лекарства никакого…
И каждая девушка думала о своем, тайном и сокровенном, в котором ни за что бы не призналась никому, даже и самой себе. В кого они были влюблены, кто им снился, знал один лишь Бог да подушка, мокрая от слез. Негоже было выказывать свои чувства. Незамужней девке не дано право выбора. Кому приглянулась, кто засватал первым, тот и будет твоим мужем всю жизнь. И никакие страдания и слезы не помогут приблизиться к любимому человеку. Так положено. Так надо. Так было всегда.
Любовь могла не проходить годами и сниться ночами. И муж нелюбимый был в тягость, и хозяйство душу не радовало. Только детки и успокаивали рвущееся сердце женщины. Никуда от этого не денешься. Такова женская доля. Так жили и бабушки, и матери. И не дай бог кому нарушить этот уклад! Позор и стыд на всю жизнь несчастной. И хотя в душе ей каждая завидовала, а осуждалось это хуже воровства.
Вот уж показалось родное Анютино. Катенькин дом стоял в дальнем конце села. Девчата расходились по домам — на заре коров доить, скотину на пастбище отправлять, а потом в поле. В сенокос работали с утра до позднего вечера.
Вот уж остались только Катенька и Нюра. Да два парня шли сзади, провожая их до дому. Тихо стало на селе. Да и развеселая компания замолчала. Попробовала было Нюра разговорить грустную, как никогда, задумчивую подругу, но нарвалась на полный тоски взгляд и уж больше не смела ее тревожить. Так молча и дошли до дому.
Жили девушки по соседству и дружили неразлучно вот уж пять лет. Много знала о Кате Нюра, но вот причину ее сегодняшней грусти понять никак не могла. Нынче на танцах Катенька (именно так ее звали все от мала до велика) опять стояла с Григорием, а ведь он завидный парень в окрестных селах — приезжал из города якобы к тетке в гости. Но все знали, что он приезжает поглядеть на Катю, да он и сам этого особо не скрывал. Все говорил: «Вот подрастет Катенька Ванечкина, и женюсь на ней». Катенька на это лишь опускала глаза: «Не подросла еще».
А в этом году ей исполнилось пятнадцать лет. Вскружил ей голову местный повеса Санька Цыпаев — да и ушел к Груше Курочкиной. Велика беда! А ведь Григорий-то городской, образованный. Шептал на танцах чего-то ей, а сейчас шел позади них. Ну чем не жених! Вот бы Нюрке такого, она б не отказалась! В город бы уехала, а то так всю жизнь и просидишь в навозе. Дура Катя!
— До завтра! — крикнула Нюра парням и скрылась за калиткой.
Развернулся и ушел домой твердой походкой Василий, тщетно ждавший ее взгляда на прощание.
Нюрка заспешила было в дом, но голос Григория остановил ее. Нюра была хорошей, верной подругой, но женское любопытство не в ладах с дружбой. Присела она за заборчик и стала наблюдать, надеясь расслышать весь разговор.
— Постой, Катенька! — окликнул девушку Григорий.
Катя остановилась у калитки.
— Нет мне жизни без тебя, Катенька. Знаешь ведь, сохну по тебе. Выходи за меня! Будем в городе с тобой жить, я уж и дом купил — отец помог. Хозяйством обзаведемся. На работу в город устроишься — не будешь в колхозе день и ночь спину гнуть за трудодни. Одену тебя как картинку.
Молчит Катенька. Смотрит в землю, глаз не подымает.
— Чего ты не видела в этой деревне? Пьяных мужиков да ругань баб? Выучишься на повара. Будешь на алатырский базар не молоко продавать ездить, а за лучшими нарядами приходить. Алатырь хоть небольшой, но город. И все там по-другому. Или противен я тебе? Или с другим гуляешь?
— Не противен, — прошептала Катя, — и другого нет.
— Ну тогда побег я! В субботу жди сватов! В воскресенье венчаемся!
Убежал в темноту Гришка и слушать не стал, что ему Катенька скажет. Ведь не может же она отказать ему, городскому парню, комсомольцу и бригадиру железнодорожного депо. Никому не хочется весь свой век в деревне хвосты коровам крутить. Да и не принято здесь отказывать. Бежал домой счастливый от своей смелости Гришка через луга и лес, не замечая мокрой обуви и одежды. Дождался он таки, когда Катенька повзрослеет, когда Шурка Цыпаев ее бросит, — с Шуркой тягаться Гриша не решался.
Городские барышни замуж не торопились: в городе и в двадцать лет — позору нет. А до двадцати девка уж и нагуляется, и избалуется. Дом ей подавай с передней и задней, скотину держать она не хочет — руки бережет. Родителям мужниным помогать не будет — самой помощь нужна. Так и будет лежать с книжкой весь день, а дитя ей одного надо, да чтоб нянька за ним приглядывала. Скромности у городских в помине нету — они сами на танцах парней приглашают.
