Асина память. Рассказы из российской глубинки (Духовная проза) - 2015 - страница 14
На душе моей от рассказанного Василием было светло и утешительно. Даже немножко льстило то, что маленький ангел, упокоившийся и бесконечно более счастливый, там, в селениях райских, чем здесь, на грешной земле, счел нужным вспомнить не только об отце в тяжкую минуту его отчаяния, но и обо мне недостойном.
Я не придумал эту историю, она действительно произошла на приходе, где я прежде служил. Потом я уехал из Введенского и чайник забрал с собою на новое место, где и поныне он стоит на плите. Правда, с тех пор он немного закоптился и пообтерся, но по- прежнему весело пускает пар из носика и задорно булькает родниковой водой, как живая Асина память.
Лесник и нос
Даже не знаю, на самом ли деле произошел этот случай или нет, но, во всяком случае, он показался мне занятным. О нем мне поведал отец К. — большой любитель коллекционировать разные занимательные истории.
Пришел однажды к нему, уже маститому священнику, служащему на лесной окраине нашей области, молодой лесник, лет двадцати пяти от роду, этакий увалень, здоровый, как медведь, и такой же грузный. Лесника послал к батюшке знакомый лесничий, некий Иван Трофимович. Прежде я и не догадывался, что существует какая-то разница между лесником и лесничим, но отец К. разъяснил мне, что отличие между первым и вторым носит характер иерархический, примерно такой, как между обычным священником и благочинным. «Лесничий — лицо начальственное, управляющее лесничеством — территориально-производственной единицей в лесном хозяйстве», — как потом я уточнил для себя в словаре. А лесник — всего лишь один из работников лесничества. Он подчиняется лесничему и обязан следить за состоянием леса, совершать регулярные обходы, расчищать сухостой, в положенное время высаживать саженцы, производить профилактические противопожарные работы и, главным образом, контролировать выделенный ему участок от незаконной вырубки и случайных возгораний.
Наш лесник, назовем его, скажем, Павлом, в последнее время стал проявлять такие странности в поведении, что не на шутку обеспокоил свое непосредственное руководство. Проявленные Павлушей странности заключались в том, что он всеми силами стал избегать положенных обходов участка. Он охотно принимал участие в общих работах, когда, например, вся бригада лесников выезжала на какую-нибудь делянку, но в одиночку выгнать его в лес было практически невозможно. «Не пойду, дяденька Иван Трофимович, хоть увольняйте, — упирался Павлуша. — Пускай со мною идет Васька или Лешка, а один я не пойду!»
Другого работника лесничий, не раздумывая, рассчитал бы, благо желавших занять место лесника было предостаточно, но Павел приходился крестником Иван Трофимовичу, и тот проявлял в его отношении поистине отеческую заботу. И так, и этак уговаривал лесничий молодого человека открыть ему причины столь необычного поведения, а когда Павел, уступив настояниям Ивана Трофимовича, поведал о них, то начальник, как нечуждый православной вере человек, немало помогавший храму отца К. и строевым лесом, и дровами, немедленно отослал крестника к священнику.
Вот что рассказал Павел отцу К.
Несколько лет назад проходил он срочную службу в Забайкальском военном округе. На учениях простудился, подхватил левостороннюю пневмонию и попал в госпиталь, который после суровых армейских будней в бурятской степи показался ему санаторием. Конечно, не обходилось без того, чтобы тайком раздобыть выпивку и отметить день рождения, или год службы, или круглый срок, остававшийся до приказа. Павлуша до того времени не успел распробовать вино, а случайно приобщившись к нему в госпитале, вошел во вкус, полюбив кураж и лихую браваду в кругу сослуживцев. Эта-то бравада однажды и толкнула его на поступок, имевший весьма неожиданные последствия.
Случилось так, что в одной из окрестных воинских частей удавился майор. Этому прискорбному обстоятельству предшествовала темная история с уходом его любимой женщины к сопернику — прапорщику из соседней части; тут же, одно к одному, как на грех, нагрянула проверка, выявившая крупную недостачу горючесмазочных материалов, или, как называют их в армии, ГСМ. Материально ответственный майор запил горькую, «тут тоска его взяла», и он повесился.
Тело самоубийцы для соблюдения необходимых формальностей привезли в город, в морг окружного госпиталя, чтобы через положенное время предать земле. В ту ночь, что покойный майор находился в морге, туда забрались солдаты из госпиталя, среди которых был и Павел, чтобы разжиться медицинским спиртом.
Лежавший на оцинкованном столе голый покойник никого не смутил: найденный спирт употребили на месте.
— И все бы ничего, — говорил отцу К. Павлуша, — но перед уходом я, сам не знаю отчего, наверное от пьяной дурости, подошел к мертвому майору и шутки ради щелкнул его по носу. Мне тогда показалось, что покойник даже хрюкнул от обиды, но все мои товарищи были уже порядком навеселе, а потому моя глупая выходка вызвала у них лишь смех и одобрение.
— Три года я работаю лесником, — продолжал он, — а с недавних пор стал видеть в лесу того мертвеца. Почему-то я знаю, что это — именно тот мертвец, которого я стукнул по носу, хотя в морге я не мог ясно различить его черты, так как в покойницкой было темно, да и был изрядно пьян. Поверьте, я ничего не боюсь в лесу: если встретится хищный зверь, то со мною — ружье и топор, с человеком у меня тоже хватит сил справиться, а тут вдруг стало жутко ходить одному. Поначалу мне мерещились шаги и какие-то шорохи за спиной. Да мало ли звуков в лесу! То сухая ветка сорвется на ветру, то прошмыгнет зверек или вспорхнет потревоженная птица... Лес сам по себе шумит, инако летом, инако осенью. Не люблю я теперь ходить по нему, страшно мне делается! Едва начнет смеркаться, я уже бегу домой, и мерещится, чудится сам не пойму что, пробирает какая-то паника, начинает мутить от страха. А тут как-то обсчитывал я строевую ель на делянке — вижу, метрах в двадцати стоит он между стволами. То, что это именно он, я сразу признал, но не подал виду, что его заметил. Просто повернулся и пошел к опушке. Сделал несколько шагов — и снова вижу перед собой покойника-майора. Стоит между елью и березой, на меня даже не смотрит, сам по виду будто досадует, а лицо горемычное, жалкое... Кроме носа, острого, как у всех покойников, и не помню ничего из его внешности, да и нос его с чего мне было запоминать? Когда щелкнул, холодный был нос.
