Асина память. Рассказы из российской глубинки (Духовная проза) - 2015 - страница 3
И вот раз ночью проснулся: чую, тяжело мне на груди, что-то теплое давит. Я шевельнулся, и оно тоже шевельнулось. Я обмер и осторожно так рукою веду по вате, касаюсь — вроде теплая шерсть комком, и еще рядом, и по бокам... Тут меня прошиб холодный пот: блин, крысы! И чувствую, что с боков они шевелятся, и вокруг всего тела. Лежал и думал: заорать, выскочить из логова, схватить топор и всех переколошматить... Если бы они хотели погрызть меня, уже бы это сделали, видел, как они отгрызали пальцы и носы у покойников на зоне. А потом думаю: да шут с ними, не съели же! Перевернулся на бок и заснул...
Так они и повадились со мною спать. Набьются в вату вокруг меня — и мне теплее, и им хорошо. И удивительно ведь разумные твари! Если разметаюсь во сне и ненароком придавлю кого ногою или плечом, не куснет, не пискнет! Стал тут я им хлебца давать, что-то из еды оставлял в тарелке в углу барака. И вот же умные животные — что лежит в их миске, то едят, а на стол не лезут, не трогают...
Сяду я вечером сапог починить или рубашку зашить у керосиновой лампы, закурю, а они выползают из щелей и ждут, когда придет время спать укладываться. Им, видишь, тоже холодно...
Так и перезимовали мы вместе, а весной теплее стало. Но я, как с работы приходил, без них за стол не садился. Положу им тарелку каши, маслом полью — очень они любят растительное масло, — ложкой постучу по столу — обед! Слышу топот под полом, бегут табунком... Тринадцать штук насчитал я их. Потом больше стало, и еще прибавилось, уже считать бросил. А по лету вышла мне вольная — уезжать, значит, на материк. Накупил им на прощанье хлеба несколько буханок, навалил полную миску тушенки. Утром ни свет, ни заря встал — собран был еще с вечера — и уехал...
Товарищ один, он знал про моих крыс, писал мне мотом: до самой глубокой осени, пока лед не встал, бегали стаей на пристань меня высматривать. Стоят па берегу, пока катер не отойдет, ждут... Нет меня...
Мне показалось, что на глаза Григория навернулись слезы. Он кинул обгоревший до самого края окурок в огонь и поднялся.
— Смотри, пока угли красные, не слишком задвигай заслонку. Помнишь?
— Конечно...
— Ну, бывай...
Случай
Церковь во Введенском за несколько последних лет грабили трижды. Впрочем, во всей епархии, должно быть, не осталось ни одной деревенской церкви, на которую хотя бы раз не покушались ушлые любители старинных икон и утвари. Самые глухие и старые храмы обирались до тех пор, пока оставалось что вымести. Там, где это по силам, священники нанимали сторожей. Но что от них проку? Бывало, припугивали их, а то и поколачивали, но, слава Богу, не слышно было по области, чтобы какое-нибудь из ограблений закончилось смертоубийством.
В одной деревеньке «неизвестные злоумышленники», как обычно пишут в криминальной хронике, с натянутыми на головы черными женскими колготками своим видом довели старушку-охранницу до инфаркта. Грабители посадили обмершую бабку на шкаф, где ее и обнаружил пришедший поутру батюшка...
Из тех ограблений, что, к несчастью, случились в нашем храме, в одном случае преступникам просто не повезло. На их беду, под утро, когда они орудовали в церкви, по заснеженной реке проходил на лыжах какой-то ранний охотник или рыболов. Человек приметил машину под колокольней, вспышку папиросы, возможно, услышал шум или движение и не поленился дать крюк в сторону села, чтобы сообщить в милицию. Когда злоумышленники, погрузив узлы с имуществом и пачки икон, отъехали, на выезде из леса их уже поджидал отряд милиции. Вызвали церковных бабок в качестве понятых, составили акт, и иконы вернулись на свои места, в развороченные кивоты. В тот раз все обошлось благополучно, но в прошлые, более удачные для разбойников попытки церковь безвозвратно потеряла около четырех десятков самых старых и ценных образов, напрестольные кресты с финифтью... Но еще сохранились до моего времени украшенные изощренной резьбой и лепниной иконостасы, Евангелия в дорогих окладах с каменьями, потиры, древние хоругви, и церковь по-прежнему представляла лакомый кусок для «ищущих кого пожрати» двуногих хищников.
Урок ограблений привел к тому, что по усердию администрирующего эту безлюдную местность начальства церковь решили оборудовать современной сигнализацией как ценный объект «культурного наследия», а в большей степени потому, что на местном кладбище у церковных стен покоились родители одного «выдающегося партийного деятеля».
Охранные службы не пожалели кабеля и проводов, опутывая двери и окна своими хитрыми приспособлениями. Ко всем имеющимся окнам и форткам прикрепили белые коробочки с цветной проволокой, установили сигнальные звонки на двери и мигающий фонарь и даже — о чудо! — особые датчики, реагирующие на любое движение...
Правда, вышло опять очень по-нашему. Все принятые меры оказались не более чем видимостью: ближайший охранный пункт с пультом вызова, равно как и отделение милиции, находились в пяти верстах и протянуть туда сигнальную проводку по воздуху или проложить ее под землей было с самого начала неразрешимой технической задачей.
Когда я первым из священников после нескольких лет перерыва поселился в пустовавшем доме у церкви, у майора, ответственного за сигнализацию и охрану объекта, тяжкий камень с души свалился. На радостях, что теперь есть кому передоверить свою ответственность, он самолично провел параллельный звонок из храма в церковный дом и навесил в комнате над моим письменным столом ярко-оранжевый сигнальный фонарь.
После того как все было установлено, мы с майором сели на кухне поближе познакомиться за стопочкой вина и поговорить «о жизни». Майор, как оказалось, отличался рассудительной речью, напоминавшей письменную, — неизбежный отпечаток, наложенный исполняемыми им служебными обязанностями. Как ни занимательно складывалась наша беседа, украшенная забавными историями из охранной практики, все же одна мысль не давала мне покоя. Я не удержался и спросил у майора:
