Компрессия - страница 78

Тогда Кидди только посмеивался над приятелем. В его системе ценностей среда обитания была далеко не на первом месте. Тогда Кидди самым главным казался успех и победа, пусть даже победа над самим собой. Главное – не стать подобием собственного отца. Подобием отца он, кажется, не стал. Вот только успехов уже не хочется. Не хочется, несмотря на то, что никаких успехов так и не случилось. Не считать же успехом этот домик с бассейном после восьми лет заточения на обратной стороне Луны?

– Стой!

Кидди спрыгнул с рикши, который с почти натуральной обидой заскрипел колесами, разворачиваясь и выискивая новых клиентов. На ступенях древнего, украшенного колоннами и металлическим литьем здания в окружении двух десятков зевак сидели трое музыкантов. Их сочетание – скрипка, аккордеон и флейта – показалось бы Кидди странным, если бы еще более странной не была тишина, сопровождающая движение пальцев и разлет мехов. Вот только не музыканты заинтересовали Кидди и не их беззвучная музыка, а женщина, стоящая на ступенях. Он готов был поклясться в том, что это Сиф. Ровно до того момента, как она обернулась на прикосновение и он увидел чужое лицо. Смутно знакомое, но чужое. Лицо, пропитанное болью. И голос оказался смутно знакомым, но чужим.

– Я вас знаю?

– Нет. – Кидди покачал головой, словно попытался стряхнуть мутный, но цепкий взгляд незнакомки, пытающейся разглядеть глаза Кидди под непроницаемыми очками.

– Значит, ошиблась, – почти покорно согласилась она.

– Что это? – спросил Кидди. – Почему они играют беззвучно?

– Закон. – Она вновь отвернулась. – Закон о тишине. Уже лет пять, как принят. Вы, вероятно, приезжий. Никто не имеет права загрязнять акустическую среду. Все звуки должны быть естественными. Музыка к их числу не относится. Если хотите послушать музыку, активируйте режим приема на чиппере.

Не оборачиваясь к Кидди и не глядя на него, женщина протянула узкую руку и коснулась его браслета, и в то же мгновение Кидди услышал музыку. Она тоже оказалась древней, похожей на улочки и цветущие деревья в гордящемся собственной старомодностью городе художников и музыкантов. Похожей на город за океаном, в котором Моника встречалась с Сиф, чтобы выпросить у нее волоконца утвердителя и уничтожить жизнь собственного любовника. Нет, это слушать он не в состоянии. Теперь понятно, что изменилось в городе за восемь лет. Он замолчал.

Она внезапно пошла за ним следом.

– И все-таки вы кажетесь мне знакомым. Я могу попросить вас снять очки?

– Нет. – Кидди ускорил шаги.

– Подождите. – Она начала отставать.

– Нет, – почти крикнул Кидди и поспешил к дверям, возле которых толкалось с десяток любопытных и прохаживался толстый охранник с импульсником на поясе. Вихрь световой рекламы над проходом сузился в огненную полосу и сложился в выпуклые слова: «Компрессия – демонстрационный зал».

50

Они летели до Осло шесть часов в тишине в огромном транслайнере. Сиф отказалась смотреть каналы. Кидди предлагал пройти в ресторанчик, но Сиф только мотала головой и прижималась к нему спиной, не отрывая взгляд от окна, за которым тянулась словно застеленная серым плащом гладь Атлантики. В салонах было тепло, но Кидди чувствовал, что Сиф дрожит.

– Ты не заболела? – спросил он, щекоча ее ухо губами.

– Не знаю. – Она поежилась и еще теснее прижалась к Кидди. – Вряд ли. Хотя, что называть болезнью. Расскажи мне о своей маме.

– А ты мне расскажешь о своей? – спросил Кидди.

– Я о ней почти ничего не знаю. – Она говорила не оборачиваясь. – А то, что знаю, тебе лучше не знать.

– Я о своей матери тоже знаю мало, – Кидди крепче обнял Сиф, почувствовал ладонью под шерстяной курткой грудь. – Она была красивая.

– Ты похож на нее?

– Да, но она была красивая, – Кидди задумался на мгновение. – У меня отцовский подбородок, он смягчает черты, лишает их твердости. В лице матери была только твердость. Твердость, сплавленная с красотой.

– Как они познакомились с отцом?

– Как обычно. – Кидди попробовал пожать плечами и почувствовал на ладони ее сосок. – Насколько я понял: учились в одно время в технической академии. Они оба из отказных детей.

– Что это значит?

– Это значит, что их собственные родители временно отказались от части родительских прав в пользу государства, конкретно – попечительского совета учебного заведения. Так бывало в прошлом, когда родители иногда оказывались больше исследователями, чем родителями. Особенно когда они отправлялись куда-нибудь на несколько лет. Проходили годы, они возвращались, и дети переставали быть отказными. Родители отца и матери – не вернулись.

– Плохо. – Она прошептала это слово негромко, но сразу после этого рассмеялась. – Билл часто повторял мне, что жить нужно очень аккуратно. Нужно беречь себя. Кстати, ничего не знать о будущем и не пытаться его предвидеть – входит в аккуратность, а сам-то, когда мы добрались до башни, помнишь, о чем спрашивал? О будущем… Знает ведь, что все равно ничего ему не скажу… Хотя, почему нет? Не знаю. С одной стороны, все управляется волей. С другой – равнодействующая множества волевых усилий – это уже обстоятельства, и, чтобы их изменить, одной воли уже не хватит. Билл считает, что над человеком довлеет рок. У каждого свой. Это как печать, отметина.

– Как у тебя на руке? – спросил Кидди.

– Можно сказать так. – Она продолжала смотреть в окно. – Хотя у меня на руке это… я сделала сама. Рок – это другое. Только нужно понять, что рок – это не предназначение. Рок – это обреченность. Предназначение ни от чего не зависит, только от тебя, а рок снаружи. Но и изнутри. Изнутри как что-то чужое, ненароком проглоченное. Или внедренное при рождении… Чаще всего именно так. Он диктуется чем-то, что есть в тебе уже в момент рождения, твоими родителями, их родителями, их поступками и их бездействием. Билл считает, что рок трудно пресечь, но легко накликать на себя и своих потомков новый рок или усугубить старый.