Замуж за Черного Властелина, или… мужики везде оди - страница 25
Почти встала. На самом-то деле, я почти сидела на этом выступе, понимая – упаду, второй раз не подняться.
Бьющий по ушам скрип двери, и в проеме нарисовался горилообразный дядечка, заросший по макушку черной шерстью и с удивительно добрыми маленькими глазками. Он протопал ко мне:
– Ожила? Ну и славно. Надоть хозяину сказануть. Накось, подкрепись, – и сунул в руки глиняную кружку с водой и ломоть хлеба. Спаситель! Лишь только сейчас я поняла, что умираю, хочу пить. Чуть не засмеялась. Я и так умираю. Почти наверное умру с ранами в средоточии сырой инфекции. Тут не то что ранения – укола иглой хватит, чтобы схлопотать заражение и в течение максимум недели отправиться к праотцам. Значит, можно себя не беречь. Будем куражиться по-полной.
Выхлебав воду до дна и вернув посудину, я покрутила хлеб в руках и отложила. Чувства голода не беспокоило. Тюремщик осуждающе покачал головой, и, направляясь к выходу, сказал:
– Ты это, не фордыбачься, тута тобе на сутки. Лопай, копи силушку, хозяин-то у нас лютой.
Какая исчерпывающая характеристика: 'лютой хозяин'. Что ж подождем, делать все равно больше нечего. В моем 'гранд-отеле' нет ни окон, ни часов, и ход времени определить тяжело. Сколько прошло минут или часов, пока снова не раздался звук шагов, сказать невозможно даже приблизительно.
'Какая я популярная, все ходят и ходят', – хрипло посетовала я, приподнимаясь на цепях с каменной лавки и пережидая приступ головокружения. На этот раз ко мне пожаловал симпатичный подтянутый мужчина, если кому, в отличие от меня, нравятся блондины лет тридцати-тридцати пяти, с очами голубого цвета и разряженные, как петух. Никакого минимализма в украшениях – 'все свое ношу с собой'. 'Петух' танком пер ко мне, потирая миниатюрные ручонки:
– Рад, что ты очнулась.
С чего бы? Сияет, словно 'лампочка Ильича' в период электрификации всей страны. Ему тоже, что ли, патрон вкрутили или два провода подсоединили сами знаете куда?
– Ты кто, попрыгунчик? – стала допытываться я.
Раздулся тетеревом на токовище, грудь колесом выкатил… Зря старался, кстати, до Иалониных размеров ему, как до Китая из Европы на трехколесном велосипеде катить… Бровки грозно сомкнул:
– Как ты смеешь, шлюха, разговаривать со мной в подобном тоне? Я хозяин замка и окрестных земель, лорд Гайно!
Ясненько. То, которое не тонет. Учту. Стоп. Хозяин? А где Кондрад? Неужели продал меня ЭТОМУ? Как этот козлик меня обозвал? Каркнула:
– Но-но, огрызок племенной аристократии, давай полегче на поворотах, я тебе не давала, чтоб меня оскорблять.
Его перекосило. Может, добьет сразу, и не придется устраивать этот никому не нужный цирк? Мужик покраснел, запыхтел, кажись – дым ушами выходить стал. Жиденький тип ногами затопал, схватился за штаны и заверещал:
– Я сей же час исправлю это упущение и устрашу, а следом приведу тебя, мерзкое плебейское отродье, к покорности!
Это он о чем гуторит? Это он моего папу оскорбляет?
– Чем ты можешь меня испугать, ошибка козлиного ДНКа?
– Я покажу тебе, сука, главное грозное оружие дома Гайно, не знающее поражения и устрашающее всех, кто его видел! – и развязал штаны.
Я, ожидавшая почти в нетерпении демонстрации разрекламированного экспоната из кунсткамеры, увидела ЭТО и заржала во весь голос, не обращая ни малейшего внимания на боль и тошноту. В пересохшем горле словно черти драли, треснувшие губы просили влаги. Неважно. Сегодня мы развлекаемся.
Бог оштрафовал моего обидчика еще при рождении и поступил совершенно правильно:
– Если ЭТО главное оружие твоего дома, то подавай-ка ты, мужик, на разоружение!
В спешке завязав довольно-таки непрезентабельные штаны, лордик хватил меня кулаком с размаха в скулу. Я покатилась с лавки, упав навзничь. На полу он стал добивать ногами, а довольно быстро утомившись, взялся за кнут, крича:
– Я научу тебя покорности и поставлю на колени. Проси пощады и признай меня господином!
– Пошел ты, мразь! – почти шептала я разбитыми губами. – Не дождешься! И передай своему хозяину, что Илону можно сковать и продать, а вот купить попробуй… Никогда и ни перед кем! Не буду рабой! – срывался хрип с разбитых губ. Капризное сознание в этот раз уперлось и не спешило делать мне ручкой, боль в ребрах была дикая, но гордость не сдавалась. Наконец пришло долгожданное забытье и темнота.
Мой персональный палач приходил каждый день с одним и тем же требованием – покориться, и получал один и тот же ответ – никогда. Я близко познакомилась и с плетью, и с розгами, и с кнутом. На теле не осталось живого места, но хуже всего, что воспалились и загноились раны на плече и бедре от сырости, грязи и недоедания. Доброго тюремщика сменили в первый же вечер, после того, как поймали на подсовывании мне дополнительных порций воды и хлеба, теперь меня стерег скелетообразный прыщавый ублюдок с гнилыми зубами и повадками гиены.
Силы таяли на глазах. Гайно словно с ума сошел. То бил меня, то присылал старую неопрятную знахарку, которая трижды в день вливала мне в рот препротивные отвары, отдающие мочой, то морил голодом и жаждой. Большую часть времени я проводила в горячечном бреду, где ко мне приходили родные и любимые люди. Я звала их, они со мною разговаривали, прикладывали к моему разгоряченному лбу прохладные пальцы, но боль истерзанного тела вырывала из блаженного забытья и кошмар продолжался.
Махровая атеистка, я твердила выдуманную молитву как заведенная: 'Господи! Смерти прошу у тебя! Не откажи мне, Господи, ведь не для себя прошу…' – мечтая сжать в руках шею лорда нечистот, запах которых преследовал меня и днем и ночью. 'Апартаменты класса люкс' не были укомплектованы канализацией. В воздухе висел тяжелый запах гноя, испражнений и немытого тела. Я знала, что умру, не знала лишь, от чего раньше: побоев, голода или заражения крови. Достойное окончание жизни определил мне Властелин с черной душой, презентовав свихнувшемуся садисту. Самое легкое – загребать жар чужими руками, или правильнее сказать – выдавливать по капельке мою жизнь? Какая, в сущности, разница? Как ни называй то, что он со мной сделал, хрен редьки не слаще.
