Сомнительная полночь - страница 184
Умоляющие жесты детей и женщины в одежде двадцатого века вызвали громкий смех, достигший апогея, когда они протанцевали к столу Маркхэма и обратились прямо к нему. Он отвернулся, закрыв глаза, пряча свое горе. Но собравшиеся расценили это как публичный отказ от старомодной концепции семейной жизни, и смех, немного затихший, стал еще громче.
Затем, когда Спасенный на сцене, осознав бесполезность попыток соединиться с семьей, в отчаянии опустился на пол, музыка почти потонула в криках зрителей.
Наконец персональный андроид убедил Спасенного взять себя в, руки; он поднялся с пола, отмахнулся от семьи небрежным жестом и исполнил танец освобождения. Символически поменяв старомодный костюм двадцатого века на одежду двадцать второго, он исполнил безумный танец с балериной, который завершился неизбежным сексуальным слиянием. В финальной сцене Спасенный, перестав заниматься любовью с балериной, обнаружил, что его жена и дети материализовались снова. С отвращением отшатнувшись от них, он позволил персональному андроиду и хору увести их прочь.
Когда эстрада вновь исчезла в полу, Маркхэм почувствовал руку на своем плече.
— Джон, дорогой, мне так жаль, — прошептала Вивиан. — Если бы я знала, я бы заставила Клемента запретить это.
— Неужелй это так важно? — Маркхэм следил за своим голосом. — Кроме того, все хорошо посмеялись.
— Кроме тебя, — сказала Вивиан. — И меня… Очень больно, да?
Он ответил улыбкой:
— Не думаю. Теперь я ношу крепкую броню.
— Живые андроиды! — воскликнул Алджис Норвенс с широкой улыбкой. — Ну и смехота! Интересно, кто это придумал.
— Мне тоже, — сказал Маркхэм. — Хотелось бы его поздравить. — Он вопросительно посмотрел на Вивиан.
— Я не знаю, — сказала она. — Обычно представления организовывает Соломон. Он должен знать. Хочешь, я узнаю для тебя?
— Не беспокойся. Я почему-то уверен, что Соломон приложил к этому руку.
Андроиды-официанты молча и быстро убрали обеденные приборы и стали подавать кофе и ликеры. В это время из пола поднялась широкая круглая сцена. Раздался приветственный смех, удивленные и возбужденные крики. Маркхэм несколько секунд смотрел на спектакль, не веря своим глазам, а потом почувствовал физическую тошноту.
На сцене было три изысканно одетых человека: двухголовая женщина, одно лицо у которой было детское, а второе вполне взрослое, четырехрукий мужчина и мужчина с длинным цепким хвостом.
Не произнося ни звука, они разыгрывали древнюю тему ревности. Оба мужчины с серьезным видом демонстрировали собственные страдания. Четырехрукий в знак внимания предлагал женщине цветы, леденцы, духи и вечерний халат с двумя капюшонами. Женщина немного потанцевала с ним, при этом двумя руками он обнимал ее, а двумя другими — гладил ее детское лицо. Его соперник, устав на это смотреть, схватил его за лодыжку своим гибким хвостом и дернул. Затем он танцевал с женщиной, больше внимания обращая на ее взрослое лицо, и двигал хвостом, то просто кривляясь, то непристойно, так, чтобы вызывать у публики смех.
Маркхэм почувствовал, что больше не в силах это терпеть. Но когда он попытался встать, Вивиан удержала его.
— За это надо благодарить двадцатое столетие, Джон, — тихо сказала она.
— Мутации, вызванные Войной, все еще повторяются. И ученые-андроиды говорят, что в ближайшую тысячу лет их не избежать. Ты считаешь, что мы злые и бесчувственные, да? Думаешь, что мы деградировали и прогнили. А может быть, наш образ жизни — просто способ не помнить об ужасах Войны.
— Все, по-моему, смотрят с большим удовольствием, — сказал он с отвращением.
— Не все, — ответила она. — Кроме того, мы превзошли двадцатый век кое в чем, ты знаешь. У нас больше нет войн.
Он попытался найти подходящий ответ, но, похоже, его не было, во всяком случае совсем честного.
Наконец ужасное представление закончилось. Все потонуло в аплодисментах и взрывах смеха. Маркхэм подумал, что в этом смехе есть что-то странное; ему показалось даже, что этот смех близок к истерике. Особенно у женщин. Потом ему пришло в голову, что все люди здесь — тоже ведь потенциальные жертвы Войны. В первый раз он серьезно задумался о страхе, который вызывала в этом веке беременность, и о наказании мужчин за безответственность.
Алджис Норвенс повернулся к Маркхэму со странной улыбкой:
— Вам это показалось забавным?
— Нет. А вам?
— Если бы мы не смеялись, — неожиданно сказал Норвенс, — мы бы ослепли от злости. Вот и смеемся. Трагедия становится комедией, а со смехом постепенно уходит горечь.
У Маркхэма росло чувство замешательства. То человек двадцать второго столетия кажется равнодушным и пустым, то, уже через минуту, в нем вспыхивают чувствительность и понимание.
Он уже собирался спросить Норвенса о возможности легкой смерти, когда началось последнее представление. Из-под пола появился большой прозрачный шар, стеклянный или пластиковый, сиденье внутри которого было укреплено таким образом, что, как бы шар ни поворачивался, сиденье оставалось в вертикальном положении. На нем сидел кто-то, похожий на обнаженного мальчика лет десяти. Но, приглядевшись, Маркхэм увидел, что, в отличие от всего тела, лицо ребенка все в морщинах, как у старика.
В шаре было небольшое отверстие, через которое проходил яркий луч красного света от прибора, находящегося в руках у этого ребенка.
Андроид, положив руку на поверхность шара, объявил, что там находится Сильверо, известный телепат и прорицатель.
