Гравилёт 'Цесаревич' - страница 67

Фон Крейвиц скользнул по мне быстрым испытующим взглядом и бесстрастно уронил:

- Вы дворянин.

- Полно.

- Но, в таком случае, мое второе предложение приобретает еще больший смысл. Мы могли бы считать вас одновременно как бы и нашим посланцем. В таком случае, если вы не дадите о себе знать в течение, скажем, пяти...

- Десяти.

- Не долговато ли?

- Мне кажется, это не тот случай, где стоит дергаться, считая часы.

- Воля ваша. В течении десяти дней, мы, во первых, получили бы желанный предлог как следует перетряхнуть Альвиц - шутка ли сказать, исчез человек, да к тому же иностранец, да к тому же журналист; а-вторых... или... - и он неожиданно смутился, даже порозовел чуток, - вернее, во-первых... возможно, успели бы вам помочь в затруднительном положении.

Я невольно улыбнулся - и он улыбнулся своей неяркой светлой улыбкой мне в ответ.

- Благодарю и польщен, - сказал я. - Если ваших полномочий достает для заключения подобных соглашений, давайте считать, что это наша совместная операция.

На лице его отразилось облегченное удовлетворение.

- В таком случае, у меня все, - сказал он. - Я очень рад встрече.

- Я тоже. И крайне признателен вам.

- Десять дней мы будем отсчитывать...

- От сегодняшнего вечера.

- Хорошо. Найти меня вам будет легко и лично, и по телефону. Отель "Оттон", номер 236.

- А у меня 235! - вырвалось у меня.

С абсолютно невозмутимым видом фон Крейвиц сказал:

- Какое неожиданное совпадение.

Я, усмехнувшись, только головой покачал.

- А сейчас, князь, имею честь откланяться. Вы, вероятно, давно уже хотите отдохнуть. А мне нужно немедленно доложить Берлину о результатах встречи, там ждут с нетерпением. Душевно желаю удачи.

- Постараюсь оправдать доверие, барон.

Мы обменялись крепким рукопожатием; потом фон Крейвиц повернулся и, прямой как гвоздь, пошел к своей зеленой спинке с неловко скомканной "Правдой" в левой руке. Мы несколько раз проходили мимо урн, но ему, видимо, совестно показалось выбрасывать газету при мне. Сухие коричневые листья, усыпающие дорожку, разлетались из-под его ног. Я пожалел, что у меня нет с собой фотоаппарата.

А вот, пышечки мои, контрразведчик германского рейха, очень порядочный и милый человек. Правда, интересно?

2

Усадьба Альвиц располагалась верстах в тридцати пяти от Мюнхена, в уютной, уединенной долине. Когда я подъехал, уже почти стемнело. Ветер несся в долине, словно в трубе; мял и тряс сухие метелочки трав, шумел, прорываясь сквозь почти уже голые кроны деревьев старого запущенного парка. И само здание усадьбы даже в густых сумерках ноябрьского вечера не умело спрятать своей ветхости, старческой обвислости и, казалось, какой-то небритости. Хотя когда-то оно было, по видимому, великолепным.

Старый пес, припадая на заднюю левую ногу, облысевший и грустный, вышел из темноты на свет фар и молча понюхал переднее колесо. Я осторожно, чтобы ненароком не ушибить его, открыл дверцу и вышел. Ноги чуть затекли. Все-таки устал я за эти месяцы. Полчаса за рулем, и уже сводит мышцы. Отдохнуть бы пора. Жаль, лето кончилось, а на море так и не попали. А куда-нибудь в то полушарие махнуть нам, пожалуй, не по деньгам. Тьфу, какое там море - ведь рожать скоро! Только бы все обошлось... Пес, топорща голые уши, блестя мокрыми глазами, понюхал мою ногу и заворчал. Шумел ветер.

- Ну не ругайся, не ругайся, - сказал я примирительно.

Пес поднял голову и хрипло рявкнул один раз. Безо всякой злобы просто, видимо, сообщил хозяину о моем появлении.

На втором этаже осветилось окно. Я стоял неподвижно, и пес стоял неподвижно. Совсем стемнело, и тьма упруго давила в лицо ветром; то и дело слышался костяной перестук невидимых ветвей. Светлое окно открылось, и на ветхий балкон - нипочем бы не решился на него встать, рухнуть может в любую минуту - выступил длинный черный силуэт.

- Кто здесь? - крикнул он. Я знал немецкий хуже, чем фон Крейвиц русский, но делать было нечего.

- Я хотел бы увидеть господина Альберта Хаусхоффера! - громко ответил я, задрав лицо и поднеся одну ладонь полурупором ко рту. - Я приехал их Швеции, чтобы увидеться с ним. В усадьбе нет телефона, и поэтому я...

- Нет и не будет, - ответил силуэт с балкона. - Подождите, я сейчас спущусь. Гиммлер, это свои.

Последняя фраза явно была предназначена псу. Странная кличка, подумал я, пряча руки в карманы куртки. Ладони мерзли на ветру.

Зажглась лампа над входом, осветив потрескавшиеся резные двери и ведущие к ним щербатые ступени, огороженные покосившимися металлическими перилами. Заскрежетал внутри засов, и одна створка натужно отворилась. Пес неторопливо поднялся по ступенькам и, остановившись, обернулся на меня. В белом, мертвенном свете обвисшего плафона было видно, как порывы ветра треплют остатки выцветшей шерсти на его спине. В проплешинах неприятно, по-нутряному, розовела кожа.

Человек выступил из двери.

- Что вы стоите? - спросил он. - Поднимайтесь сюда. Я мерзну.

Я поспешно пошел вслед за псом.

Человек был высок, худ и сутул. И очень стар. И очень похож на кого-то я никак не мог вспомнить, на кого. Пропуская меня в дом, он чуть посторонился, он чуть посторонился. За что-то зацепился ногой, или просто оступился неловко, и едва не потерял равновесия. Я успел поддержать его за локоть.

- Благодарю, - сухо сказал он. Пес искательно смотрел на хозяина снаружи, вываленный язык чуть подрагивал. - Хочешь послушать, о чем мы будем говорить? - спросил старик пса. - Застарелая привычка?

Пес коротко, моляще проскулил.

- Идем, - решил старик, и пес тут же переступил через порог. - Я Альберт Хаусхоффер. Чем могу служить?