Искатель утраченного тысячелетия - страница 30
- Мосье де Давен, вы хотите мне что-то сказать?
- Non, monsieur (Нет, мосье),
- Простите, мосье, но...
- Пожалуйста...
- Вы знаете, мосье, что нет на свете одинаковых молчаний. И никогда нигде одна тишина не похожа на другую.
Я сказал эти слова и сразу почувствовал: какое-то беспокойство повисло в воздухе. И почему-то полковник де Давен сразу привстал и сказал:
- Да! Я был непереносимо молчалив все это время. Но ничего не поделаешь. Я - это я. Простите, мосье... Да! Я согласен: одинаковых молчаний нет на свете. И у человека нет даже названий для всех молчаний, как нет названий для всех запахов.
- А знаете ли вы, мосье, как я называю ваше молчание?
- Пожалуйста, говорите. Надеюсь, ваше слово станет хорошей приправой к очередному блюду нашего обеда, - с вымученной улыбкой сказал полковник.
- Ваше молчание, мосье, напоминает мне молчаливое ожидание катастрофы, грозы, бури в тайге.
- Тайга? Это, кажется, лес, бесконечный лес в вашей Сибири? Так?
- Совершенно верно.
- Ожидание... Но нельзя ли ясней? Кто же ждет бури в тайге?
- Деревья, мосье. Деревья, которых удушают лианы, ждут грозы.
- Лианы... Мое молчание... Я решительно не понимаю вас, мосье Веригин.
- Извольте! Я видел в тайге, как лианы - сибирские лианы - взбираясь все выше и выше по деревьям, прижимаются к ним все крепче и крепче. Молчаливые, смертельные, удушающие объятия, мосье. Лианы, эти живые канаты со светло-коричневой корой и с сизым налетом, впиваясь своими присосками в стволы деревьев, тянут из них живительные соки. Молчит тайга. Молчат деревья. Их гибель непредотвратима. Но всякий раз, когда я смотрел на эту тишину, мне казалось: деревья чего-то ждут.
- Чего же? - глухо спросил де Давен.
- Грозы. Бури. Ветра. Зашатается тайга, качнутся деревья, все вокруг придет в движение. Деревья оторвутся от гибельных лиан...
- Напрасные иллюзии, - с легкой горечью прервал меня мой собеседник, - гроза с ветром приходит и уходит, а лианы остаются. Не так ли, мосье?
- И опять деревья начинают ждать! - воскликнул я.
Де Давен покачал головой:
- Не напрасно ли?
Но, не отвечая де Давену на вопрос, я сказал:
- Мосье, я врач, и я уже кое-что испытал в жизни. И, видя, слыша, чувствуя ваше молчание, я всякий раз спрашивал себя: не могу ли я стать тем ветром, который оторвет от вас лиану молчания, удушающую вас?
Де Давен ответил не сразу.
- Спасибо за участие, мосье... Не огорчайтесь! - сказал он наконец. Голос его звучал глухо, тихо, но уверенно. - Мне уж нечего ждать... Пусть деревья, погибая, верят и ждут спасения, а я...
Де Давен резко взмахнул рукой, поднялся с места, сделал шаг, остановился и прибавил:
- Спасибо, мосье, за рассказ о лианах. Что касается меня, то... никакой ветер мне не поможет. Но ваш рассказ о лианах извлек из моей памяти рисунок лося...
- Лося, мосье?
- Лося на льду вашей замерзшей Волги...
- Вы были в России?
- Завтра до отъезда я отдам вам лося взамен ваших лиан. И вы кое-что поймете в моем молчании. Но не собирайтесь меня спасать. Просто на рассказ отвечу рассказом... И уеду. До свидания, мосье. До завтра.
И он ушел. Возможно, он чувствовал, что я гляжу ему вслед. И походка его на этот раз была твердая, уверенная, непоколебимая.
Я остался в раздумье. Как сочетать: французский полковник колониальных войск в отставке - и Волга? И при чем здесь какой-то лось на льду замерзшей реки?
НИ МИНУТЫ ПРОСТОЯ!
Карлсбад. 9 сентября
Дневник Веригина
Я сидел у окна своей комнаты в пансионе "Черный лебедь" и опять (в который раз!) ставил опыты над простейшими, делал записи.
Откуда-то издалека, слева, из долины с целебными источниками, звучал духовой оркестр. Играли полонез Огвпского. Я откинулся на спинку стула. Под колбой мерно струилось голубое пламя спиртовой горелки. Я устало смотрел на язычок огня.
И мне послышался глуховатый голос Сумбатова:
"Не верю я в провидение! И не бог создал жизнь... Но миллиарды миллиардов случайностей миллиарды лет назад в каком-то неведомом для нас сочетании положили начало бесконечной жизни на планете. Хотите бессмертия для человека? Сделайте одолжение! Попробуйте! Сколько миллиардов опытов надо сделать, чтоб отгадать тайну жизни?"
Я не мог больше сосредоточиться на работе. Нехотя закрыл свою тетрадь. Музыка все звучала. И вдруг воспоминания нахлынули на меня. Воспоминания... образы... Они появлялись, вырисовывались передо мной, сменяли друг друга, медлили, неожиданно таяли, пропадали, исчезали и вновь возникали.
Оркестр замолк ненадолго.
Но вот я услышал, как Огинский в своем полонезе прощается с Польшей.
И неожиданно вспомнились мне родные места.
Было так, словно в тумане я плыл на пароме, который переправляется через реку. Явственно ощущал запах реки, запах мокрого каната - его крепко схватили руки старого паромщика. Я даже хорошо различал запах осенних побуревших лугов. Паром движется, движется... Слышу чей-то крик с другого берега: "Подай па-ром!" Но где этот другой берег? И когда паром к нему пристанет и я сойду на этот берег, неизвестно. Туман...
И еще вспомнился мне жаворонок. Он поднялся над черной пахотой, раскрывшейся под весенним солнцем. И песня его сливается с трепетом его крылышек и с майским теплым ветром. И по-весеннему переливается и сверкает утренняя роса па веселой зеленой траве.
Но здесь не песнь жаворонка, нет. Какое трагическое нетерпение сердца слышится в полонезе Огинского, который исполняют там, внизу, у источников!
Полонез смолк, но зато во мне он звучал все сильнее и настойчивей.
Я почувствовал: не могу оставаться в номере один на один с моим беспокойством. Я захотел к людям - туда, к фонтанам, где играет оркестр и люди пьют целебную воду.
