Миры Филипа Фармера. Том 18. Одиссея Грина. Долгая - страница 18
Грин протянул руку, чтобы взять предложенный бокал, но, не успев дотянуться, осел, уронив голову на стол, и оглушительно захрапел.
Три дня спустя хорошо отдохнувший Грин, по уши налитый превосходным леспаксианским, сидел за столом и ожидал, когда ему наконец-то можно будет покинуть каюту. В первый день вынужденного бездействия он отсыпался, отъедался и расхаживал по каюте, беспокойно ожидая вестей из города. С наступлением ночи вернулся Миран с известием о том, что город и окрестные холмы сейчас яростно прочесываются. Конечно, герцог настаивал на том, что суда тоже необходимо обыскать, и Миран сыпал ругательствами — это означало задержку, которая могла стать роковой. Они не могли позволить себе ждать дольше трех дней. Баки с рыбой уже установлены, запасы провизии почти полностью погружены в трюм, экипаж вытащен из таверн и успел протрезвиться. Не позднее чем через два дня судну следовало выйти из порта и отправиться в свое дальнее и рискованное путешествие.
— Я не беспокоюсь, — сказал Грин. — Вот увидите — завтра поступит известие, что Грин убит дикарями из клана Аксаквексан, которые заявят, что пришлют голову раба лишь после того, как получат деньги. Герцог отнесется к этому сообщению, как к правдивому, и об обыске кораблей все забудут.
Миран потер свои пухлые ладони, и его единственный глаз заблестел. Купец любил хорошую интригу, и чем изощреннее она будет — тем лучше.
Но на второй день, несмотря на то что предсказание Грина сбылось, Миран начал нервничать и находить постоянное присутствие этого рослого белокурого мужчины в своей каюте утомительным. Он хотел отправить землянина в трюм, но Грин решительно отказался, напомнив капитану его обещание предоставить ему убежище в собственной каюте. После этого он спокойно присвоил еще одну бутылку леспаксианского, спрятанного в надежном месте, и выпил ее. Миран побагровел, и его лицо исказилось от сдерживаемого негодования, но все же он промолчал, поскольку обычай позволял гостям делать все, что они захотят — в разумных пределах, конечно.
На третий день Миран окончательно разнервничался и только и делал, что трясся, потел и бегал взад-вперед. В конце концов он вышел из каюты, но лишь для того, чтобы приняться расхаживать по палубе. Грин часами слышал его шаги. На четвертый день капитан вскочил на рассвете и тут же принялся командовать. Вскоре Грин почувствовал, что судно движется. До него донеслись крики десятника, отдававшего приказы буксировочной команде, и пение рабов, которые, согнувшись в три погибели, тянули корабль за огромные канаты.
Судно медленно (Грину казалось, что слишком уж медленно), со скрипом двинулось вперед. Алан осмелился приоткрыть занавеску и выглянуть в квадратный иллюминатор. Взгляд Грина уткнулся в борт другого парусника, и землянину потребовалось некоторое время, чтобы удостовериться, что движется все-таки именно их корабль. Потом Грин увидел, что корабль движется со скоростью пятнадцать-шестнадцать футов в минуту. Такими темпами им должно было понадобиться не меньше часа, чтобы обогнуть стену, защищавшую порт от ветра.
Этот час Грин просидел, покрываясь испариной и бессознательно, по полузабытой детской привычке, грызя ногти, ожидая, что в любое мгновение в доке могут появиться солдаты и поднять крик, чтобы «Птица удачи» немедленно остановилась, потому что на борту у нее беглый раб.
Но ничего такого не произошло. Наконец буксировщики остановились и принялись сматывать свои канаты — к этому моменту Грин как раз догрыз последний ноготь. Миран отдавал приказы, первый помощник их повторял, на палубе слышался топот множества ног и многоголосое пение. Звуки, напоминавшие шуршание вспарываемой ножом ткани, засвидетельствовали, что паруса развернуты. Внезапно судно качнулось, поймало ветер и по палубе прокатилась дрожь, означавшая, что главная ось шевельнулась, и огромные колеса с шинами из чакоротра, разновидности каучука, пришли в движение. «Птица» распахнула крылья!
Грин осторожно приоткрыл дверь и бросил последний взгляд на Квотц. Город быстро исчезал из виду — судно двигалось со скоростью пятнадцать миль в час — и с этого расстояния выглядел как игрушечный городок, уютно устроившийся у подножия небольшого холма. Теперь, когда опасность миновала, а ароматы городских улиц больше не достигали носа Грина, город показался ему романтичным и привлекательным.
— Итак, скажем последнее «прости» экзотическому Квотцу, — пробормотал Грин тоном экскурсовода. — Прощай, ты, сын иззот!
А после этого, хотя Грину полагалось оставаться в каюте, пока Миран не позволит ему выходить, землянин открыл дверь и ступил на палубу.
И едва не скончался на месте.
— Здравствуй, дорогой, — сказала Арма.
Приветствия столпившихся вокруг Армы детей Грин уже вряд ли расслышал. Он внезапно обнаружил, что у него отчаянно кружится голова и что раскинувшаяся вокруг тьма грозит поглотить его. Возможно, потрясение было усугублено выпитым перед этим вином. Возможно — об этом Грин подумал позже — причиной был испуг, такой сильный, какого он не испытывал даже во время побега из замка. К тому же Грин был пристыжен тем, что Арма догадалась о его намерении бросить ее, и еще больше пристыжен тем, что она все равно любила его и не захотела отпускать одного. Арма была так довольна собой, что ей стоило огромных усилий сдержаться.
Возможно, как позже говорил себе Грин, именно страх перед острым язычком Армы заставил его так стушеваться. Ничто не пугает мужчину сильнее, чем языкастая женщина, особенно если он действительно заслужил выволочку. Ой, заслужил!
