Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина - страница 3
Эпиграфом к «Сестрам» было знаменитое «О, Русская земля…». Ностальгическое настроение породило и «Детство Никиты» — вещь поразительную по своей теплоте и любви к отчизне, выраженной не декларативно, а художественно — через восприятие десятилетнего мальчика милых сердцу и столь далеких людей и природы своей, как теперь говорят, «малой родины».
Тоска по Родине одолела неприязнь и недоверие к тому, что происходило в России. Жизнь на чужбине была тосклива и унизительна. Мир эмиграции, разделенный на грызущиеся секты, филистерство мелких буржуа, с которыми доводилось сталкиваться Толстому, — все это вселяло ужас перед будущим, а из России, приходили вести о конце военного коммунизма, об укреплении государственности и оптимистических устремлениях.
20 апреля 1922 года А. Н. Толстой писал К. И. Чуковскому:
«Вы помните очень давнишнее настроение А. А. Блока, когда он сидел дома с выключенным телефоном, — у него было безнадежное уныние бессмыслицы, в каждом лице он видел очертание черепа. Вот так же и в Европе: заперта дверь и выключен телефон.
Я чувствую, как Россия уже преодолела смерть. Действительно — смертию смерть поправ. Если есть в истории Разум, а я верю, что он есть, то все происшедшее в России совершено для спасения мира от безумия сознания смерти…»
Эти размышления предшествовали принятию главного решения в его жизни — решения вернуться на Родину. Непосредственно с этим был связан научно-фантастический роман «Аэлита», над которым Толстой работал в Германии, в местечке Миздрой, на берегу Балтийского моря у Геринсдорфа, где в то же время жил Максим Горький.
На застекленной веранде он читал близким готовые главы романа и жаловался жене, что ему не хватает стрекотанья сверчка, вспоминал российскую глубинку, бревенчатую избушку на Оке, где когда-то так хорошо работалось. Потом выходил в сад, искал на небе Марс, думал о рисунках Ловелла и Скиапарелли, о белых полярных шапках планеты и загадочных каналах.
В тоске героя романа Лося, беглеца, разуверившегося человека, нетрудно угадать косвенное отражение настроений самого Толстого.
Еще осенью 1921 года Толстой переехал в Берлин и вошел в сменовеховскую группу, редактировал литературное приложение к газете «Накануне», в котором печатались и не эмигранты — Горький, Федин, Есенин, Катаев, Булгаков, Пильняк, Зощенко…
Как и большая часть творцов, оказавшихся в эмиграции, Толстой мучился оторванностью от истоков родного слова, думал о том, куда идти, чем жить. Одними лишь воспоминаниями? Или жизнью русского народа, в невиданном эксперименте ломавшего уклад прежнего существования? Он вчитывался в строки редакционной статьи новой эмигрантской газеты «Накануне» 26 марта 1922 года:
«Мы не согласны, что прошлое мертво. И вместе с тем не верим, что достаточно лишь загореться великим идеалом, чтобы тотчас вполне достичь его. Мы знаем: между завтра и вчера стоит еще сегодня, а у него свои требования, своя правда. Оно — примирение между прошлым и будущим. Оно — мост от прошлого к будущему…»
Он верил вместе с автором статьи в то, что происходящее в России лишь канун новой исторической эры, канун торжества социальной справедливости и прочного мира. Вокруг Толстого сразу образовался вакуум. «Бывшие друзья надели по мне траур», — вспоминал он впоследствии. От имени белоэмиграции «дедушка русской революции» эсер Н. В. Чайковский потребовал объяснений новой позиции А. Н. Толстого, рассматривая ее как переход на сторону «самозваной власти» в России.
14 апреля 1922 года Толстой опубликовал в газете «Открытое письмо Н. В. Чайковскому». Да, он примкнул к газете «Накануне» потому, что «она ставит себе целью — укрепление русской государственности, восстановление в разоренной России хозяйственной жизни и утверждение великодержавности России». Нет другой силы, кроме большевистского правительства, которая оградила бы страну от возможного порабощения и разграбления ее другими странами. Да, он «проделал весь скорбный путь хождения по мукам».
«Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мае было за что ненавидеть».
Но… кто же виноват во всем этом? «Все, мы, все, скопом, соборно виноваты во всем совершившемся». И пришло время забыть обиды, обогащать русскую жизнь, извлечь из революции все доброе и справедливое, утвердить это добро, уничтожить все злое и несправедливое…
Голос Толстого был услышан в России. Он первый и пока единственный из больших русских писателей высказался в таком духе 25 апреля 1922 года газета «Известия» опубликовала письмо Чайковского и ответ Толстого с комментариями, в которых, среди прочего, говорилось, что это выступление «русская литература не забудет, как не забыла письма Чаадаева и письма Белинского к Гоголю».
Референт В. И. Ленина и редактор советского журнала «Красная новь» А. К. Воровский вступил в переписку с Толстым уже в мае 1922 г, И тогда же Толстого ввели в бюро создававшейся в России профессиональной организации писателей.
Эмигрантский Союз русских писателей и журналистов исключил А. Н. Толстого из своих рядов. Правда, против этого голосовал Куприн, а Бунин воздержался, но и они подписали письмо, морально осуждающее Толстого.
Было бы опрометчивым рассматривать путь Толстого в Россию прямым и безоговорочным. Он присматривался к возникавшей там литературе, старался разглядеть таланты, порожденные революцией, но не отринувшие ценностей великой русской культуры. И он же испуганно читал лихие фельетоны, громившие «вшивую, безграмотную, уродливую» Русь, старательно не замечавшие в ее прошлом ничего светлого…
