Артуш и Заур - страница 51

— Прошел суд, ему дали шесть лет, теперь он в детской колонии. А я еду в Баку к родственникам, ведь в районе не могу показаться среди людей. Мне надо подождать, пока все не забудется. И с работы тоже уволилась.

— А что, мужа у тебя нет? — спросила Рушвия, пронзив Джейран острым взглядом.

— Нет, сестра, нет. Он трактористом был. Восемь лет назад, трактор загорелся и он сгорел в нем. Если был бы жив, наверно ничего такого не случилось бы. Парень получил бы правильное воспитание.

Рушвия откинула голову и зацокала:

— Пусть земля ему будет пухом, но ничего подобного. Сам ребенок должен быть порядочным. Значит, твой ребенок по сути своей мерзавец, не обижайся.

— Не сыпь мне соль на рану, сестра, в чем же я виновата? — взмолилась Джейран.

Рушвия по-настоящему опьянела — зарделись щеки, губы стали влажными, покраснели глаза.

— Как это «в чем я виновата?» Зачем рожать, если не можешь воспитать? Зачем делать других несчастными? Тем более ребенка, тем более парня.

Тофик вмешался, пытаясь успокоить Рушвию, напирающую на Джейран, но Рушвия, подняв руку с золотым браслетом на толстом запястье, сделала ему жест, означающий «А ты не вмешивайся».

— Но что же я могла сделать, сестра?! — плакала Джейран. — Случилось то, что случилось, откуда мне было знать, что мой сын совершит такое?

Тофик налил колы в стакан плачущей женщины и протянул ей:

— Выпей, сестра, выпей.

— Ну почему ты так говоришь, сестра? Надо же быть справедливым, в чем виновата мать?

— Как это «в чем виновата»? — взорвалась Рушвия. — Как это в чем? Родила сына — воспитай его! Вот дожил до пятнадцати, понятно, кровь горяча! Взрослый уже, понятное дело, встает у него, дырочки хочется.

Джейран растерянно посмотрела на присутствующих в купе, будто бы прося о помощи, и в конце концов остановилась на круглом, покрытом толстым слоем косметики, лице Рушвии:

— Ну что могу поделать в этом случае я?

Рушвия, посыпая солью грудинку курицы, ответила с вызовом:

— Ты? Вот, например, сама бы ему подставила свой зад, чтобы парень успокоился. А зачем надо было делать несчастным чужого ребенка?

Заур вздрогнул и пролил Колу на колено. Тофик прикрыл рукой рот и вытаращил глаза. А Джейран стала шлепать себя двумя руками по щекам, царапать лицо и выть:

— Ой, ой! Что ты говоришь! Да что ты такое несешь при мужчинах!

Рушвия повела глазами, отправила в рот грудинку и сказала, жуя:

— Да какие еще мужчины! Все мужчины пропали на Великой Отечественной.

Зауру ее слова были нипочем, но Тофика они крепко задели:

— Сестра, вроде начинала хорошо, но здесь ты допустила оплошность. Если тебе мужчины не встречались, это твои проблемы, а не наши. Перед тобой сидят двое мужчин, а ты несешь всякую ерунду! Вот выебу тебя взад, вмиг поймешь какие еще мужики на свете остались.

Пьяная Рушвия поняла, что допустила ошибку, и поправилась:

— Простите меня, не смогла сдержаться. Я теряю голову, когда вижу, в какое время мы живем.

— Тут я тебя понимаю, сестра, — ответил Тофик, мельком взглянув на плачущую Джейран. — Согласен, времена нынче плохие. Да разве в наше время можно было позариться на парня? А этой мерзости сейчас полно. Вокруг одни петухи. В наше время была чистая любовь, как говорится, романтика. Вот мне, например, сейчас, 65, но я все еще вспоминаю свою первую любовь. — Тофик разлил по стаканам очередную порцию чачи и улыбнулся:

— Давайте выпьем за первую любовь.

Рушвия залпом выпила чачу, скорчила кислую гримасу и запила Колой. А Заур ограничился лишь небольшим глотком. Он уже был приятно расслаблен.

— Дааа… Первая любовь — это нечто особенное, — сказал Тофик, нюхая соленый огурец.

— До сих пор помню эту песню:

Mən onu sevmişəm bir ilk baharda
O məni tərk etdi boranda qarda
Hər yara sağalır unudulanda
Sağalmaz yarası ilk məhəbbətin

В сентябре 1958 года на первом курсе «Бакинского промышленно-кулинарного техникума» я увидел длинноволосую девушку по имени Алмаз. Я почувствовал, как влюбляюсь в нее с первого взгляда. Когда смотрел на ее длинные косы, я понимал, что моя любовь к ней растет и становится бесконечной.

Джейран успокоилась и внимательно слушала мужчину, а Рушвия сосала косточку. Она с шумом всосала костный мозг, а затем облизала пальцы.

— Я рвался сидеть с ней за одной партой во время уроков и быть в одной бригаде во время практики. Иногда я провожал ее домой, ее семья жила в Кубе и поэтому Алмаз оставалась у родственников в одноэтажном доме на улице Лермонтова. Затем эти дома снесли, а на их месте разбили сад с водопадом перед зданием Кабинета министров. Она очень волновалась, когда я провожал ее, боялась, что увидят родственники. Через некоторое время я понял, что если не раскрою ей свое сердце, то пламя первой любви испепелит меня. Итак, я признался ей в студенческой столовой. Мы пили чай со сладостями и я сказал, что безумно ее люблю. Она промолчала и я почувствовал некоторую уверенность, истолковал ее молчание как знак согласия. В январе мы еще учились на первом курсе и должны были сдавать экзамены по трем предметам. Я получил «отлично» на двух экзаменах, а третий был по предмету «Санитария и гигиена». Мы оба взяли билеты и сели. Алмаз затруднялась и попросила меня о помощи. И я стал подсказывать ей, не обращая внимания на замечания преподавателя. В результате этого преподаватель вызвал меня раньше всех. На все вопросы и даже на дополнительные, я ответил, но мне поставили «хорошо», из-за плохого поведения на экзамене. Я перестал быть отличником, и это стало первой жертвой, принесенной на алтарь моей первой любви. Не знал, что трагедия еще впереди. Во втором семестре я больше не увидел Алмаз. Я искал, спрашивал о ней, и одна из ее близких подруг из нашей группы сказала: «Ее обручили с двоюродным братом, скоро свадьба, и будущий муж не разрешает ей продолжать образование». Я сильно опечалился, пытался ее забыть. Но забыть первую любовь невозможно. По-прежнему у меня перед глазами ее длинные косы…