Нарисуй мне дождь - страница 21
— Понимаю, кость у тебя белая, а работа, черная, — с насмешкой отвечаю я.
Пусть лучше на меня рассердится, только бы не плакала, не могу я видеть ее слез. При всем своем косном однообразии любой труд интересней безделья, он заполняет пустоту жизни. Действительно, в работе ради пропитания нет ничего созидательного, ни радости, ни удовлетворения. Но есть же интересные работы, например, работа врача. Просто ей лень искать себе работу, которая была бы ей по душе.
— Не нравится тебе работать, иди учиться. Давай, поступишь в наш институт, я помогу тебе подготовиться к вступительным экзаменам. Ты только представь себе, как будет классно! Я жизнь хочу наполнить смыслом, а врачебное дело, это настоящее дело, реальная помощь людям. Мы вместе будем учиться, станем врачами, поедем работать в Африку, как Альберт Швейцер или там… Как доктор Айболит, будем лечить мартышек. Мы с тобой увидим весь мир! А ничего не делать скучно, я бы так не смог.
Мне хотелось думать, что она не может мириться со своим бездумным времяпрепровождением и ждет от жизни не только развлечений или пресловутых перемен. Просто пока не нашла, куда применить свои силы, но без сомнения готова к серьезному делу, которому стоит себя посвятить.
— Ты путаешь красное с кислым. У вас же еще хуже, неужели не знаешь? Закончить ВУЗ все равно, что подписаться за их падлючий режим, чтобы они потом всю жизнь держали тебя за тухес своим никчемным дипломом, чтоб какая-то мразь, решала за тебя, работать тебе по любимой специальности или нет. Да в жизни такого не бывать! — Ли с негодованием топнула ногой.
Никогда не видел ее такой разгневанной.
— Я объясню тебе, Андрей Васильевич, научно-популярно, ведь не сама работа меня достает, справлюсь с любой, проверено. Но стоит у меня поперек горла их постоянная дрессировка на политинформациях, производственных и партийных собраниях, где только и делают, что призывают лучше трудиться на благо светлого будущего, завывают на разные голоса об одном и том же, толкут воду в ступе, переливают из решета в сито. А попробуй не пойди на их «открытое» партсобрание, тебя тут же мордой в дуст! Сбегутся все их прихвостни, соберется комсомольское бюро, местком, партком, вызовут тебя и начнут тереть на мелкой терке, отчитывать да порицать, учить, как тебе надо жить, вопьется в тебя вся эта лицемерная хунта во главе с парторгом, комсоргом и председателем местного комитета. Та ну их всех к бесам! Вспоминать не хочу все их проработки да чтения морали, как они мне все остопиздели!
А какова цена их морали, если каждое слово у них расходится с делом, лишь бы пролезть к какой-нибудь должности, поближе к дармовому корыту. Знал бы ты, каких я только не встречала среди них умельцев произносить слова и по ним карабкаться, все в общем, и ничего конкретного. Хотя нет, конкретно эти мозгоебы талдычат всегда одно и то же: «Надо работать, работать и еще раз работать, как завещал нам великий Ленин». Или: «Ты должна строить светлое завтра, идти в ногу с народом, плечом к плечу, единой толпой, а не выбиваться из строя». Своими лозунгами они засерают мозги для того, чтобы покрепче прикандалить человека к работе, чтоб у него времени свободного не оставалось, а то он начнет думать и поймет, что весь их трындёж это брехня чистой воды и расхерачит их балаган к ебеням! Эти паразиты сами ничего не производят, живут на шее у народа, и как хозяева распоряжаются нашей жизнью, указывают, что мы должны делать, говорить и даже думать. При этом все пытаются доказать, что они живут так же, как и мы, а на самом деле все работают на них почти задаром. У них есть все, а у нас «все остальное»! ‒ ей не хватило воздуха, она тяжело вдохнула, сдерживая негодование.
‒ А взять моих стариков, они же… Они честные люди. Как я их ненавижу! — звонко сказала Ли.
Чего только не было в ее голосе: и горечь обиды, и нежность, и безысходность отчаяния. Я не знал, куда мне деться.
— Они всю свою жизнь честно, от зари до зари на них горбили, мать на двух работах ебашила и что имеют? Заработали себе заслуженный отдых с голой жопой на снегу! Достремились, живут в коммунальной квартире, общая кухня и туалет на пять семей, даже физиологические отправления тут же становятся достоянием гласности. А постирать, высушить, — трусы на веревочке… Ты представить себе не можешь, каково это. Мы вчетвером ютимся в одной комнате. Хотя, брат теперь ушел в общежитие… А мой брат?! Он же умный, но не понимает, что все это обман. Ему с детства внушали, что он всегда должен стремиться куда-то вперед, что самое важное на свете не настоящее, а светлое будущее, и это самое главное в жизни. Эти одураченные напоминают мне осла, везущего воз, на котором сидят хитрые хозяева. Они перед его мордой размахивают, привязанной к удочке морковкой, осел за нею тянется и тащит воз, а хозяева, его за это нахваливают и посмеиваются. Терпеть не могу это стадо!
— Сетовать на беспросветность народа бессмысленно. Это все равно, что быть недовольным явлениями природы. Народ, как стихия, и нечего на него обижаться, — пытаюсь пошутить я.
— А наше руководство? Все эти пер-секи, разве они не порождение нашего народа? — запальчиво возразила Ли, — Каков поп, таков и приход. И навыворот: каков народ, таков и его руководитель. Народ сам себе выбирает руководство по образу и подобию своему, а хаму на престоле нужен такой же самый хам.
Ее безыскусная прямота разила наповал. Мне нечего было возразить.
— Бо наш народ, это жители крайней хаты: моя хата с краю, ничего не знаю. Их самих уже до печенок не достал весь этот тухляк, но они и слова против не скажут, а будут только выглядывать из-за угла и с радостью потирать руки, когда в борьбе за их права ты будешь получать по шапке. Да не про то разговор, не удастся им заставить меня терпеть всю эту хрень, обойдусь без работы. Самой мне ничего не надо, перебьюсь как-нибудь, но у меня сердце болит видеть весь этот глум.
