Почти семейный детектив - страница 41
Проклятая писательница не предпринимала попыток передать кому-то добытую информацию. Он было напрягся, когда Ганна достала телефон, но звонила она сыну, и это было не страшно. Скорее всего, настоящие переговоры у нее начнутся вечером, когда она вернется домой после трапезы. Мужчина знал, где остановилась Ганна, и место это было удачным для того, что он задумал. Главное — чтобы она не взяла такси.
Остаться здесь и идти за ней? Или это опасно, она может заметить его в любую минуту. Да и на улицах вечером народу уже не так много. Может, лучше допить кофе и уйти, поджидая ее в темном переулке, в который она обязательно свернет, чтобы добраться до съемной квартиры. А если у нее назначена встреча? Тогда он все потеряет.
Мужчина одним глотком допил кофе. Бросил на стол деньги, поднялся и вышел из трактира, отойдя на безопасное расстояние, но так, чтобы видеть вход. Пожалуй, он убедится, что она действительно пошла домой, причем нужной дорогой, а там будет действовать по обстоятельствам. Даже хорошо, что она не торопится. Пусть получше стемнеет.
Ганна с аппетитом доела свое мясо, слопала драники, которые в Белоруссии заказывала каждый день, будучи не в силах оторваться от любимого блюда своего детства, выпила второй бокал пива и решила, что, пожалуй, пойдет домой. От впечатлений, на которые оказался богат сегодняшний день, она ужасно устала. Она придет домой, позвонит Илье, пока он не лег спать, примет душ и заберется в кровать под приятную прохладу простыни.
Ей не нравилось все, что происходит. Не нравилось быть втянутой в истории с убийствами. Не нравилось, что эти убийства имеют отношение к Галицкому. Не нравилось, что там, в далекой Москве, он наверняка расстраивается, не спит по ночам, мучается невыносимой головной болью. Вдруг то, что она узнала, хоть как-то ему поможет.
Еще ей казалось страшно важным рассказать про странное поручение Гарика, про визит в «Лiтару», про сначала плачущую, а потом убитую Алесю. В мыслях об Илье она задумчиво прошла вдоль Двины за зданием кукольного театра «Лялька», вышла к памятнику Пушкину, обогнула драматический театр, перешла через мост к гостинице «Двина», в которой провели много лет назад первую брачную ночь ее родители, повернула с Кирова на Комсомольскую, свернула в проулок, чтобы сократить путь до своего облезлого пристанища.
Ей оставалось дойти до огромного сиреневого куста, издающего немыслимый аромат, свернуть к помойным бакам, и она была бы уже во дворе дома. Из-за куста ей навстречу поднялась какая-то тень и (Ганна даже испугаться не успела) ударила ее чем-то тяжелым по голове.
— Вова расстроится, — мелькнуло у нее в голове. — Но у него теперь есть Илья. Илья не даст ему пропасть. Хотя расстроится тоже.
В этой мысли было что-то невыразимо прекрасное. Думать о том, что Галицкий расстроится, было непривычно приятно. Обычно расстройство Галицкого приводило ее в состояние ступора, так что в испытываемой ею радости было что-то странное. Но додумать об этом до конца Ганна не успела, потому что начала проваливаться в густую вязкую темноту, напоминающую чмокающую топь. И спасения из этой трясины не было.
Глава одиннадцатая
В плену подозрений
Ганна очнулась, словно вынырнув с большой глубины. Сначала появился туманный свет, который все приближался и приближался, рассеивая сгустившуюся вокруг тьму. Ганна с трудом разлепила склеившиеся веки и попыталась сфокусироваться. Вокруг было светло, причем свет был естественным, не электрическим, и падал откуда-то сбоку, где, по всей видимости, находилось окно.
Итак, она в помещении и сейчас день. Это хорошо. Сделав такой вывод, Ганна снова прикрыла глаза от усталости, чтобы немного отдохнуть от предпринятого умственного усилия. Период, на протяжении которого она всматривалась в окружающий мир, был таким небольшим, что никто из находящихся в комнате даже не заметил, что она очнулась.
С закрытыми глазами она попыталась прислушаться к себе, и своим ощущениям. Голова была тяжелой, но не болела. Ганна попыталась подвигать ей по подушке, но сделать это простое движение у нее отчего-то не получилось. Она снова распахнула глаза, чтобы понять, где же все-таки находится.
Из-за того, что голова не поворачивалась, угол обзора был невелик. Сфокусировавшись, Ганна разглядела белый потолок с чистой, но старомодной люстрой на три плафона. У кровати, на которой она лежала, Ганна обнаружила железную решетку, тоже до ужаса старомодную. Притулившись к решетке, сиротливо стояла капельница. Отходящая от нее гибкая трубочка вилась вдоль кровати и ныряла под одеяло, которым Ганна была аккуратно прикрыта.
Пошевелив пальцами правой руки, Ганна убедилась, что капельница ведет именно к ней, а сама рука привязана к основанию кровати, наверное, для того, чтобы Ганна во сне нечаянно не вырвала капельницу. Итак, она, по всей видимости, в больнице.
Второе умственное усилие далось ей не менее тяжело, чем первое, но закрывать глаза Ганна больше не стала, скосив их в сторону, чтобы увидеть что-нибудь еще. Надо же понять, как именно она здесь оказалась. Память услужливо напомнила о темном переулке, по которому она спешила в свою съемную квартиру, шевелящийся куст сирени, фигуру, метнувшуюся навстречу.
Запах сирени, сладкий, тошнотворный подступил к самому горлу, заставив быстро-быстро сглотнуть подступившую слюну. Ганна испугалась, что ее сейчас вырвет, и не в силах повернуть голову она задохнется в собственной рвоте. От ужаса у нее выступили слезы, покатились по щекам, и она жалобно запищала, как потерявшийся щенок.
