Когда тебя нет - страница 70
Я не знаю, сколько прошло, минута или час, но в какой-то момент дверь на балкон отворяется, и она выходит наружу. Ее босые ступни шлепают по мокрым доскам, слышится щелчок зажигалки и глубокий вдох.
Он следует за ней через пару минут, наверное, он ходил в ванну смыть следы своего недавнего присутствия в ее теле. Я слышу его шаги, потом на журнальный столик бутылка, за ней — два стакана.
— Во сколько твой самолет? — спрашивает он после второго щелчка зажигалки. Я чувствую сладко-соленый, как попкорн, вкус дыма в воздухе.
— Вечером.
— А мой — в семь утра.
— Сочувствую.
— Я надеялся немного поспать. С тобой.
— Ха.
— Ты останешься?
— Нет.
— Почему?
— Не хочу.
— Почему?
— Пошел ты, Олли.
Шорох, шаги.
— Знаешь, ты мне очень ее напоминаешь, особенно сейчас, когда устраиваешь драму на пустом месте, — говорит ей Олли, пьяно сглатывая окончания слов. — Чокнутая сучка.
— Гори в аду, — бросает она.
— Гори я? Ого, как мы заговорили! А разве это не ты таскаешься за мной, как маленькая шавка, куда бы я ни поехал? Зачем я тебе? Почему ты здесь? Я думал, у тебя теперь есть новый парень.
— Заткнись.
— Ты ничем не лучше, чем эта дура Рита. Разве что моложе лет на десять. Но и это преимущество не делает тебя чем-то особенным, потому что всегда найдется кто-то моложе, понимаешь. Моложе и с меньшими проблемами в башке.
Раздается звук пощечины, кожа о кожу, что-то падает на пол. Я вскакиваю на ноги. Олли держит ее за локти, прижав ее маленькую фигурку спиной к стеклянному ограждению и напирая на нее всем телом.
— Ты понимаешь, что ты ведешь себя неадекватно? — мягко произносит он. — Ты говоришь какие-то странные вещи. Давай завязывай, не порти вечер.
— Я знаю, что ты с ней сделал, урод. Ты ее уничтожил.
Она пытается извернуться.
— О, пожалуйста, давай обойдемся без драмы.
— Ты мне больно делаешь.
— Будто тебе это не нравится.
Она ударяет коленом его прямо между ног. Он ревет и отбрасывает ее на пол.
— Ты что творишь, дура?
— Ты уничтожил Риту, мою Риту.
— Тебе надо перестать говорить такие вещи…
Он подходит к ней и, склонившись, то ли замахнувшись, то ли протягивая ей руку, я не успеваю разобрать, да и не хочу, только хватаю его за воротник махрового халата и дергаю в сторону. Он спотыкается о столик и валится на пол. Он пьян.
— Какого черта? Серж? — Он глядит на меня с изумлением, стараясь подняться на локтях. Но я не обращаю на него внимания, я протягиваю ей руку и помогаю подняться.
Секунду спустя я чувствую его руки, схватившие меня за капюшон сзади. Обернувшись и размахнувшись, я бью его под дых, наугад, прямо по голому, поросшему влажными рыжими волосками телу, видневшемуся в распахнутых полах халата, но он оказывается быстрее, он выворачивает мне руку и толкает назад. Я ударяюсь спиной о балконные перила, где-то в моем мозгу проносится сигнал, что мне больно, но боль из телесной становится какой-то метафизической, отложенной, ненастоящей. Олли напирает на меня всем телом, яростно дыша водкой мне прямо в лицо. Я прикидываю, в нем килограммов на двадцать больше веса, а я не дрался с седьмого класса, мошпит не в счет.
Я чувствую, как ограда впивается в мой позвоночник, я все больше прогибаюсь назад, почти теряя равновесие.
— Какого черта ты тут делаешь?
Я только хриплю в ответ, пытаясь нащупать что-нибудь, чтобы ударить его.
— Серж, какого здесь вообще происходит? — повторяет он.
— Я знаю, что ты был с Ритой Петровой и что ты убил ее. И не только ее.
— Что ты несешь?
Наконец, мне удается ухватить пальцами какой-то предмет, ведро для льда, и я с силой бью его по корпусу сбоку. Его хватка сразу слабнет, но лишь на мгновение, в следующий момент он размахивается и ударяет меня головой прямо в лицо. Значит, его акцент мальчика из хорошего района — фальшивка, проносится у меня в голове. Так дерутся гопники. Я слышу, как с глухим щелчком ломается моя переносица, рот заливает кровью. Мое тело умоляет меня сдаться и сложиться, как карточный домик, но Олли держит меня за грудки, прижав к стеклянным перилам.
— Мать твою… — я не слышу его слов, в моих глазах все белеет от яркой вспышки. Внизу, двадцать четыре этажа под нами, вывалившие на террасу гости ликуют при виде праздничного фейерверка. Тут, наверху, я наблюдаю за разливающимися искрящимися иглами, не понимая, наяву ли все.
— Уходи отсюда, — успеваю прошептать я в перерыве между залпами, увидев позади Олли мечущуюся фигуру. Я бью его коленом куда-то в живот.
Потом, уже в полицейском участке на дознании, мне сказали, что ничего нельзя было сделать. Сначала была искра. А потом огонь. Пламя внутри и снаружи. Она горела, а я стоял и смотрел, не в силах сдвинуться с места. Ветра не было. Снег падал вертикально вниз, медленно, как пунктирные линии, по которым нужно что-то отрывать.
Парень в хоккейной кофте помог мне сесть. Его дыхание пахло мятой и пирогом с лососем, когда он, заливаясь слезами, говорил, как ему жаль. Я потрепал его по плечу.
Я жду, когда придет еще один удар, у меня больше нет сил сопротивляться, я почти хочу его, я жду эту пустую черноту, которая обнимет меня и проглотит после красной вспышки боли. И вот он приходит, этот удар, только я его совсем не чувствую, потому что он приходится куда-то в висок Оливера. Он воет, пятится, выпустив из рук лацканы моей куртки. В этот момент адреналиновая мощь, наконец, покидает меня, и я съезжаю на пол, на дрожащих немеющих ногах, наблюдая снизу вверх, а потом — сверху вниз за тем, как взмывает ввысь, а потом снова и снова обрушивается на его голову с глухим хлюпающим ударом предмет, который Лиза зажимает в руках до синевы в костяшках. Бутылка, полная абсента, которую Олли купил в «Марселле» всего пару дней назад.
