Бельканто - страница 101

– Не перехвалите его, – сказала Роксана. – А то вы его испортите.

Сесар, красный то ли от гордости, то ли от недостатка воздуха, поклонился.

– Ну, глядя на него, этого не скажешь, – сказал Бенхамин и направился в свой кабинет. За ним последовали Месснер и Гэн. – Вот вы удивляетесь, а ведь нет таких славных дел, которых мы не могли бы совершить, догадайся мы, как к ним подступиться.

– Я вот точно знаю, что никогда не смогу петь, – сказал Месснер.

– Я знаю это не хуже вас. – Командир Бенхамин зажег в комнате свет, и все трое сели.

– Я хотел вам сказать, – начал Месснер, – что очень скоро мне, по-видимому, запретят сюда приходить.

Гэн испугался. Как это: Месснеру запретят приходить?

– Вы потеряли работу? – спросил командир.

– Правительство считает, что и так потратило слишком много сил на переговоры.

– Что-то я не заметил с их стороны никаких усилий. Они не сделали нам ни одного разумного предложения.

– Я говорю это как человек, который вам симпатизирует, – продолжал Месснер. – Я не претендую на то, чтобы быть вашим другом, но хочу, чтобы всем в этом доме стало лучше. Сдайтесь! Прямо сегодня! Встаньте в такое место, где вас будет хорошо видно, и поднимите руки! – Месснер понимал, что его речь звучит неубедительно, но других слов найти не мог. В волнении он говорил на всех известных ему языках: родном немецком; французском, на котором учился в школе; английском, который изучил в молодости, когда четыре года прожил в Канаде; наконец, на испанском, который с каждым днем знал все лучше. Гэн старался изо всех сил, чтобы совладать с этими обрывками языков, но после каждой фразы ему приходилось делать паузу и думать. Неспособность Месснера остановиться на каком-то одном языке пугала его больше всего. Времени, чтобы сосредоточиться на смысле слов, ему не давали.

– А как насчет наших требований? Может быть, вам следовало говорить с ними в таком же тоне? Вы пытались убеждать их по-дружески?

– Они не пойдут ни на какие уступки, – ответил Месснер. – У вас нет никаких шансов, неважно, сколько это еще продлится. Можете мне поверить.

– Тогда мы убьем заложников.

– Нет, вы этого не сделаете, – сказал Месснер и потер свой глаз. – Я сказал вам при нашей первой встрече, что вы вменяемый человек. Даже если вы их убьете, это ничего для вас не изменит. Правительство тем более откажется вести с вами торг.

Снизу до них донесся голос Роксаны, которая спела какую-то музыкальную фразу, и Сесар ее повторил. Потом они вместе повторяли ее снова и снова, и получалось очень красиво.

Бенхамин некоторое время слушал музыку, а потом, как будто прозвучала фальшивая нота, ударил кулаком по шахматному столику. Впрочем, сегодня игра шла в другой комнате.

– Почему вы считаете, что это мы обязаны идти на уступки? Все считают, что мы должны сдаться только потому, что у нас за плечами долгая история поражений! Я пытаюсь освободить знакомых мне людей из тюрьмы! Я не собираюсь садиться туда вместе с ними. И у меня нет намерения отправлять в эти подвалы моих солдат! Я скорей предпочту увидеть их мертвыми, чем заживо погребенными!

«Ты увидишь их мертвыми, – подумал Месснер, – и у тебя не будет шанса увидеть их заживо погребенными». Он вздохнул. Нет, такого места, как Швейцария, не существует. И времени не существует. Он находился здесь всегда и останется здесь навеки.

– Боюсь, что у вас всего два варианта, – сказал он.

– Переговоры окончены! – Командир Бенхамин поднялся со своего места. Кожа его пылала. Каждое произнесенное и каждое услышанное им слово заставляло воспаляться пораженные лишаем участки лица.

– Они не могут окончиться! Мы должны продолжать переговоры до тех пор, пока не придем к согласию, таков приказ. Я умоляю вас подумать об этом.

– Месснер, а чем, по-вашему, я занимаюсь целыми днями? – Командир вышел из комнаты.

Гэн и Месснер остались одни в гостевой спальне, где заложникам не разрешалось находиться без охраны. Они слушали тиканье изящных французских часов на стене.

– Мне кажется, я больше этого не вынесу, – произнес наконец Месснер.

Не вынесет чего? Гэн считал, что все идет к лучшему, и не только для него. Люди стали счастливее. Посмотрите на них: они гуляют в саду! Бегают, занимаются спортом.

– Ситуация патовая, – сказал Гэн. – И может длиться сколь угодно долго. Пусть они оставят нас в покое, мы сами справимся.

– Вы что, заболели? – спросил Месснер. – Когда-то вы были здесь самым разумным человеком, а теперь сошли с ума, как все остальные. Вы что, полагаете, что они превратят это место в зоопарк, будут носить сюда еду и брать деньги за билеты? «Смотрите, как беззащитные заложники и свирепые террористы мирно сосуществуют под одной крышей!» Это не может долго продолжаться. Кто-нибудь положит этому конец, и вопрос только в том, кто именно примет решение и возьмет на себя ответственность за издержки.

– Вы считаете, что военные уже разработали план?

Месснер посмотрел на него с состраданием:

– Если вы здесь, то это не значит, что весь остальной мир перестал существовать.

– Это значит, что они их арестуют?

– В лучшем случае.

– Командиров?

– Всех до одного.

Всех до одного? Нет, в это число не должна попасть Кармен. А также Беатрис, Ишмаэль и Сесар. Перебрав в уме всех террористов, Гэн пришел к выводу, что не желает зла никому, даже хамам и дуракам. Он женится на Кармен. Он попросит отца Аргуэдаса скрепить их брак, чтобы все было законно, и, когда за ними придут, он сможет с полным основанием сказать, что она его жена. Но его брак спасет только ее одну, пусть для него она важнее всех. Для других он не мог придумать ничего. Неужели он дошел до того, что хочет спасти всех? Людей, которые столько времени держали его на прицеле и до сих пор не выпускают на свободу? Неужели он всех их полюбил?