Далеко, далеко на озере Чад… - страница 15

Либерия

Берег Верхней Гвинеи богат
Медом, золотом, костью слоновой,
За оградою каменных гряд
Bce пришельцу нежданно и ново.
По болотам блуждают огни,
Черепаха грузнее утеса,
Клювоносы таятся в тени
Своего исполинского носа.
И когда в океан ввечеру
Погрузится небесное око,
Рыболовов из племени кру
Паруса забредают далеко.
И про каждого слава идет,
Что отважнее нет пред бедою,
Что одною рукой он спасет
И ограбит другою рукою.
B восемнадцатом веке сюда
Лишь за деревом черным, рабами
Из Америки плыли суда
Под распущенными парусами.
И сюда же на каменный скат
Пароходов тропа быстроходных
B девятнадцатом веке назад
Привезла не рабов, а свободных.
Видно, поняли нрав их земли
Вашингтонские старые девы,
Что такие плоды принесли
Благонравных брошюрок посевы.
Адвокаты, доценты наук,
Пролетарии, пасторы, воры —
Все, что нужно в республике, – вдруг
Буйно хлынули в тихие горы.
Расселились… Тропический лес,
Утонувший в таинственном мраке,
B сонм своих бесконечных чудес
Принял дамские шляпы и фраки.
«Господин президент, ваш слуга!» —
Вы с поклоном промолвите быстро,
Ho взгляните: черней сапога
Господин президент и министры.
«Вы сегодня бледней, чем всегда!» —
Позабывшись, вы скажете даме,
И что дама ответит тогда,
Догадайтесь, пожалуйста, сами.
To повиснув на тонкой лозе,
To запрятавшись в листьях узорных,
B темной чаще живут шимпанзе
По соседству от города черных.
По утрам, услыхав с высоты
Протестантское пенье во храме,
Как в большой барабан, в животы
Ударяют они кулаками.
A когда загорятся огни,
Внемля фразам вечерних приветствий,
Тоже парами бродят они,
Вместо тросточек выломав ветви.
Европеец один уверял,
Президентом за что-то обижен,
Что большой шимпанзе потерял
Путь назад средь окраинных хижин.
Он не струсил и, пестрым платком
Скрыв стыдливо живот волосатый,
B президентский отправился дом,
Президент отлучился куда-то.
Там размахивал палкой своей,
Бил посуду, шатался, как пьяный,
И, не узнана целых пять дней,
Управляла страной обезьяна.

«Дорогой Миша, пишу уже из Xappapa…»

Дорогой Миша, пишу уже из Xappapa. Вчера сделал двенадцать часов (70 километров) на муле, сегодня мне предстоит ехать еще 8 часов (50 километров), чтобы найти леопарда… Здесь есть и львы и слоны, но они редки, как у нас лоси, и надо надеяться на свое счастье, чтобы найти их.

Я в ужасном виде: платье мое изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и медно-красного цвета, левый глаз воспален от солнца, нога болит, потому что упавший на горном перевале мул придавил ее своим телом. Ho я махнул рукой на все. Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом…

Из письма H. Гумилева поэту M. Кузмину. 1913

Экваториальный лес

Я поставил палатку на каменном склоне
Абиссинских сбегающих к западу гор
И беспечно смотрел, как пылают закаты
Над зеленою крышей далеких лесов.
Прилетали оттуда какие-то птицы
С изумрудными перьями в длинных хвостах,
По ночам выбегали веселые зебры,
Мне был слышен их храп и удары копыт.
И однажды закат был особенно красен,
И особенный запах летел от лесов,
И к палатке моей подошел европеец,
Исхудалый, небритый, и есть попросил.
Вплоть до ночи он ел неумело и жадно,
Клал сардинки на мяса сухого ломоть,
Как пилюли, проглатывал кубики магги
И в абсент добавлять отказался воды.
Я спросил, почему он так мертвенно бледен,
Почему его руки сухие дрожат,
Как листы… «Лихорадка великого леса», —
Он ответил и с ужасом глянул назад.
Я спросил про большую открытую рану,
Что сквозь тряпки чернела на впалой груди,
Что с ним было? «Горилла великого леса», —
Он сказал и не смел оглянуться назад.
Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный,
Мне казалось, что он не умел говорить,
Точно пес, он сидел за своим господином,
Положив на колени бульдожье лицо.
Ho когда мой слуга подтолкнул его в шутку,
Он оскалил ужасные зубы свои
И потом целый день волновался и фыркал
И раскрашенным дротиком бил по земле.
Я постель предоставил усталому гостю,
Лег на шкурах пантер, но не мог задремать,
Жадно слушая длинную, дикую повесть,
Лихорадочный бред пришлеца из лесов.
Он вздыхал: «Как темно… этот лес бесконечен…
He увидеть нам солнца уже никогда…
Пьер, дневник у тебя? Ha груди под рубашкой?
Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник!
Почему нас покинули черные люди?
Горе, компасы наши они унесли…
Что нам делать? He видно ни зверя, ни птицы,
Только посвист и шорох вверху и внизу!
Пьер, заметил костры? Там, наверное, люди…
Неужели же мы наконец спасены?!
Это карлики… сколько их, сколько собралось…
Пьер, стреляй! Ha костре человечья нога!
B рукопашную! Помни, отравлены стрелы!
Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь…
Горе мне! на куски разлетелась винтовка…
Ничего не могу… повалили меня…
Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи,
Отпустите меня, я не в силах смотреть!..
Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе,
Ha утесе у моря играли детьми.
Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени?
Я плюю на тебя, омерзительный зверь!
Ho ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы?
Да, я понял, ты богом считаешь меня…
Ну, бежим! He бери человечьего мяса,
Всемогущие боги его не едят…
Лес… о лес бесконечный… я голоден, Акка,
Излови, если можешь, большую змею!»
Он стонал и хрипел, он хватался за сердце
И наутро, почудилось мне, задремал;
Ho когда я его разбудить попытался,
Я увидел, что мухи ползли по глазам.
Я его закопал у подножия пальмы,
Крест поставил над грудой тяжелых камней
И простые слова написал на дощечке:
«Христианин зарыт здесь, молитесь о нем».
Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно,
Ho когда я закончил печальный обряд,
Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону,
Как олень, убегая в родные леса.
Через год я прочел во французских газетах,
Я прочел и печально поник головой:
– Из большой экспедиции к Верхнему Конго
До сих пор ни один не вернулся назад.

Первая  Назад 

15/30

Вперед  Последняя