Том 4. Классические розы - страница 19

На сладострастную смотрю твою помятость
И плохо скрытую улавливаю дрожь.


Ты быстро говоришь, не спрошенная мною,
Бесцельно лишний раз стараясь обмануть,
И, будучи чужой неверною женою,
Невинность доказать стремишься как-нибудь.


Мне странно и смешно, что ты, жена чужая,
Забыв, что я в твоих проделках ни при чем,
Находишь нужным лгать, так пылко обеляя
Себя в моих глазах, и вздрагивать плечом…


И это тем смешней, и это тем досадней,
Что уж давным-давно ты мой узнала взгляд
На всю себя. Но нет: с прозрачной мыслью задней
Самозабвенно лжешь — и часто невпопад.


Упорно говоришь о верности супружьей, —
И это ты, чья жизнь — хронический падеж, —
И грезишь, как в четверг, в час дня, во всеоружье
Бесстыдства, к новому любовнику пойдешь!

Toila

1930

Встреча в Киеве

Еще одно воспоминанье выяви,
  Мечта, живущая бывалым.
…Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве
  И бархатом обитый алым.


Ты миновалась, молодость, безжалостно,
  И притаилась где-то слава…
…Стук в дверь купе. Я говорю: «Пожалуйста!»
  И входит женщина лукаво.


Ее глаза — глаза такие русские.
  — Вот розы. Будь Вам розовой дорога!
Взгляните, у меня мужские мускулы, —
  Вы не хотите их потрогать? —


Берет меня под локти и, как перышко,
  Движением приподнимает ярым,
И в каждом-то глазу ее озерышко
  Переливает Светлояром.


Я говорю об этом ей, и — дерзкая —
  Вдруг принимает тон сиротский:
— Вы помните раскольников Печерского?
  Я там жила, в Нижегородской.


Я изучила Светлояр до донышка…
  При мне отображался Китеж… —
Звонок. Свисток. «Послушайте, Вы — Фленушка?»
  — Нет, я — Феврония. Пустите ж!

Toila

1930

Стихи сгоряча

Я проснулся в слегка остариненном
И в оновенном — тоже слегка! —
Жизнерадостном доме Иринином
У оранжевого цветника.


И пошел к побережью песчаному
Бросить к западу утренний взор.
Где, как отзвук всему несказанному,
Тойла в сизости вздыбленных гор…


И покуда в окне загардиненном
Не сверкнут два веселых луча,
Буду думать о сердце Иринином
И стихи напишу сгоряча!


А попозже, на солнечном завтраке,
Закружен в карусель голосов,
Стану думать о кафровой Африке,
Как о сущности этих стихов…

Шмецке

29 авг. 1930

Лилия в mope

Она заходила антрактами —
  красивая, стройная, бледная,
С глазами, почти перелитыми
  всей синью своей в мои,
Надменная, гордая, юная
  и все-таки бедная-бедная
В ей чуждом моем окружении
  стояла, мечту затаив.


Хотя титулована громкая
  ее мировая фамилия,
Хотя ее мужа сокровища
  диковинней всяких чудес,
Была эта тихая женщина —
  как грустная белая лилия,
Попавшая в море, — рожденная,
  казалось бы, грезить в пруде…


И были в том вычурном городе
  мои выступленья увенчаны
С тюльпанами и гиацинтами
  бесчисленным строем корзин,
К которым конверты приколоты
  с короной тоскующей женщины,
Мечтавшей скрестить наши разные,
  опасные наши стези…


Но как-то все не было времени
  с ней дружески поразговаривать:
Иными глазами захваченный,
  свиданья я с ней не искал,
Хотя и не мог не почувствовать
  ее пепелившего зарева,
Не знать, что она — переполненный
  и жаждущий жажды бокал…


И раз, только раз, в упоении
  приема толпы триумфального,
Спускаясь со сцены по лесенке,
  ведущей железным винтом,
Я с нею столкнулся, прижавшейся
  к стене, и не вынес печального
Молящего взора — дотронулся
  до губ еще теплым стихом…

Toila

1930

Пиама

Есть странное женское имя — Пиама,
В котором зиянье, в котором ужал,
И будь это девушка, будь это дама, —
Встречаясь с Пиамою, — я бы дрожал…


Мне все рисовалась бы мрачная яма,
Где в тине трясинной пиавок возня,
При имени жутко-широком Пиама,
Влекущем, отталкивая и дразня…


Какая и где с ним связуется драма
И что знаменует собою оно?
Но с именем этим бездонным — Пиама —
Для сердца смертельное сопряжено.


В нем все от вертепа и нечто от храма,
В нем свет, ослепляющий в полную тьму.
Мы связаны в прошлом с тобою, Пиама,
Но где и когда — я никак не пойму.

1927

И было странно ее письмо…

И было странно ее письмо:
  Все эти пальмовые угли
И шарф с причудливой тесьмой,
  И завывающие джунгли.


И дикий капал с деревьев мед,
  И медвежата к меду никли.
Пожалуй, лучше других поймет.
  Особенности эти Киплинг.


Да, был болезнен посланья тон:
  И фраза о безумном персе,
И как свалился в речной затон
  Взлелеянный кому-то персик.


Я долго вчитывался в листок,
  Покуда он из рук не выпал.

Первая  Назад 

19/71

Вперед  Последняя