Сочинения. Письма - страница 57



Где камыши тигриного Балхаша
Качают зыбь под древней синевой,
Над пиками водонапорных башен
Турксиб звенит железом и листвой.


И на верблюжьих старых перевалах
Цветет урюк у синих чайхане,
Цветут огни поднявшихся вокзалов,
Салютуя разбуженной стране.


Здесь, на земле истоптанной границы,
Утверждены горячие века
Золотоносной вьюгою пшеницы
И облаками пышного хлопка!..

ТУРКСИБ


Товарищ Стэнман, глядите!
                                     Встречают нас
Бесприютные дети алтайских отрогов.
Расстелив солончак, совершают намаз
Кривоплечие камни
                                     на наших дорогах.


Их степная молитва теперь горяча,
Камни стонут в тоске
                                     и тяжелом бессильи,
И сутулые коршуны, громко крича,
Расправляют на них заржавелые крылья.


На курганном закате поверим сильней,
Что, взметнувшись в степях
                                  вороньём темнолистым,
Разбегутся и вспрыгнут на диких коней
Эти камни, поднявшись
                                    с кочевничьим свистом.


От низовий до гор расстилается гул,
Пляшет ханский бунчук
                                     над полынями гордо.
Обдирая бурьяны с обветренных скул,
Возле наших костров собираются орды.


Мгла пустынна, и звездная наледь остра
(Здесь подняться до звезд, в поднебесье
                                     кружа бы…).
Обжигаясь о шумное пламя костра,
Камни прыгают грузно, как пестрые жабы,


И глазами тускнея,
                                     впиваются в нас…
Это кажется только!
                                     Осколки отрогов,
Неподвижные камни, без песен и глаз,
Кривоплечие камни на наших дорогах.


Скучно слушать и впитывать их тишину.
По примятой траве,
                                     по курганным закатам,
Незнакомым огнем обжигая страну,
Загудевшие рельсы
                                    летят в Алма-Ата!


Разостлав по откосам подкошенный дым,
Паровозы идут по путям человечьим —
И, безродные камни,
                                      вы броситесь к ним,
Чтоб подставить свои напряженные плечи!


Под колесную дрожь
                                    вам дано закричать,
Хоть вы были пустынны, безглазы и немы, —
От Сибири к Ташкенту
                                   без удержу мча,
Грузовые составы слагают поэмы.

НА СЕВЕР


В скитаньях дальних сердцем не остынь,
Пусть ветер с моря
Медленен и горек,
Земля одета в золото пустынь,
В цветной костюм
Долин и плоскогорий.


Но, многоцветно вымпелы подняв,
В далекий край,
Заснеженный и юный,
Где даль морей норд-осты леденят,
Уходят — бриги, тралеры и шхуны.


Седой туман на Шпицберген идет,
Но ветер свищет
Боцманом веселым,
И, тяжело раскалывая
Лед  —
Торжественно проходят ледоколы.


Весь Север вытих,
                                    вспенился
                                                         и в рост
Поднялся вдруг,
Чтоб дерзкие ослабли.
Но в гущу замороженную звезд
Медлительно
Взмывают дирижабли.
Здесь, в пристальном
Мерцании ночей,
У чутких румбов
Зорки капитаны,
И, путь открыв широкий для гостей,
Склоняются неведомые страны…


Мгла впереди запутана, как бред,
Лукавый путь
Тревожен и опасен,
Но доблесть новых северных побед
Багряным флагом
Отмечает «Красин».

ГЛАФИРА


Багровою сиренью набухал
Купецкий город, город ястребиный,
Курганный ветер шел по Иртышу,
Он выветрил амбары и лабазы,
Он гнал гусей теченью вопреки
От Урлютюпа к Усть-Каменогору…
Припомни же рябиновый закат,
Туман в ночи и шелест тополиный,
И старый дом, в котором ты звалась
Купеческою дочерью — Глафирой.


Припоминай же, как, поголубев,
Рассветом ранним окна леденели
И вразнобой кричали петухи
В глухих сенях, что пьяные бояре,
Как день вставал сквозною кисеей,
Иконами и самоварным солнцем,
Горячей медью тлели сундуки
И под ногами пели половицы…


Я знаю, молодость нам дорога
Воспоминаньем терпким и тяжелым,
Я сам сейчас почувствовал ее
Звериное дыханье за собою.


Ну что ж, пойдем по выжженным следам,
Ведь прошлое как старое кладбище.
Скажи же мне, который раз трава
Зеленой пеной здесь перекипала?


На древних плитах стерты письмена
Пургой, огнем, июньскими дождями,
И воткнут клен, как старомодный зонт,
У дорогой, у сгорбленной могилы!


А над Поречьем те же журавли,
Как двадцать лет назад, и то же небо,
И я, твой сын, и молод и суров