Сочинения. Письма - страница 77

Если окажемся снова в силе,
Первые в сторону и до двора.
Если придет такая пора,
Вынем поболее, чем вложили.


Молчала семья.
Дышала семья,
Думала семья,
Но мало.
И сразу
Всеми ртами
Сказала:
— Твоя воля.
— Его воля.
— Воля твоя.

9

Приглашенье всем по чести.
Крадучись в неясной мгле,
По одной собравшись вместе,
Кумушки несли известье,
Будто угли в подоле.


И пока мужья дремали,
Всё боялись порешить,
Головой крутя: «Едва ли…» —
Бабы под вечер решали,
Что собранью завтра быть.


И пока мужья: «Однако, —
Думали, прибавив: — Что ж,
Поглядим, бывает всяко…» —
Начиналась бабья драка
И визгливый шел дележ.

10

Федор Стрешнев на полатях
Тараканьих
Ночь не спал,
На худых бобах гадал:
«Что возьмут и что заплатят?
Чем я был и чем я стал?


Что возьмут
И чем заплатят?
Нет коровы,
Конь пропал…»
Федор Стрешнев на полатях
Тараканьих
Ночь не спал.


«Дмитриевна, — думал ночью
И прикидывал, — и пусть!
Всё-таки ж оно…
Как хочешь,
Дмитриевна, не решусь».

11

Сидор Зотин на полатей
Поднебесье в дымный дым
Думал: «Не возьму в понятье —
Что получим? Что дадим?


Стакнуться… Объединиться…
Есть пути — и нет пути».


Запасенная пшеница
Сказывала: не идти.


Утром встал с тяжелой думой,
На окно взглянул —
В снегу…
И на день взглянул —
Угрюмый…
— Как ты хочешь,
Что ни думай,
Федоровна, — не могу.

12

Лысинкой в раю подушек
Искупавшись,
Не разут,
Тек слезой супруге в уши
Сам Потанин: — Настя, душат,
А, Настасья, отберут.

13

Чтобы жить со стужей в мире,
Чтоб весну приворотить,
Надо шубы шить пошире,
Надо печи натопить.


Снежная игла кололась.
Сед косяк, рассвету рад…
Алексашка лисий волос
Гребнем зачесал назад.


Посмотрел в окно — глубокий
Снег, пришедший из степей,
На семь с лишним четвертей.
Ветер вывалил у окон
Полный короб голубей.


И пока клевали сена
Золотой налет они,
Алексашка вспрыгнул и
Затянул возле колена
Сыромятные ремни.


Голуби в сенной полуде
Разобраться не могли.
Алексашка вспрыгнул, и —
Утречком иные люди
К Алексашке в гости шли.


Первым Редников: — Едва ли
С опозданьем. Не забыть —
Бабы загодя гадали,
Что собранью седня быть.


И пока он дорогие
Шубы сбрасывал с плеча —
Нынче стужа горяча, —
Вслед за ним вошли другие,
Сапогами топоча.


Митины и Скорняковы,
Труфанов, Седой, Левша,
Юдин, Зайцев, Митин снова
И сама учительша.


Редников!
Его родословной коренья
Уходят в батратчину,
В ночь ночей…
Из поколения в поколенье
Летел этот хмурый
Ворон бровей.


Жила на лбу
Крутая, как плетка,
Тяжелая, как батрацкая жизнь.
Из поколенья в поколенье
Передавалась походка —
Опасная, вперед плечом: сторонись!


А в юности он,
Когда троицыны травы
Звенели
И, праздничные, ошалев от ветра,
Пели сады,
По полному праву
Получал порученье
От всей слободы.


И входил он в круг широкий просто,
Чуть укорачивая медвежий шаг,
От слободы,
От бедноты —
На единоборство,
Разжигая вкруг тальи красный кушак.


И лишь только под взмахом его
                                                       кулачища
На троицыну сырую землю с ног,
Брусничной харей без толку тыча,
Валился первый
Кулацкий сынок,
Смехом недобрую ругань кроя,
Кричало «ура» ему полслободы…
Так он и рос в Черлаке героем,
Редников  —
Сын мужицкой нужды.
Когда же в девятнадцатом
Сквозь вьюги глухие
Забрезжил на западе
Красный флаг
И навстречу карательные выслал
Правитель России,
Его белоштанство
Адмирал Александр Колчак,


Редников всё припомнил:
Как били,
Как ему пальцем тогда грозили,
Что ему тогда говорили,
Как отнимали хлеб у него, —
И он уже знал,
Идти за кого.


Он еще не мог разобраться толком
В словах «революция»,
«Советская власть»  —
Это было одно чутье, темное,
                                             как у волка, —
Кровная с революцией связь.


Это боль была,
Выношенная годами, —
Рев глухой
Из сердца, издалека…
(Горбыльи века, гнета века.)
И если б он умер,
То под красным знаменем —
Молча, прицеливаясь наверняка.


Это было Разина в душе восстанье,
Мыслей внезапный ледоход —
Так он и стал Вожаком партизаньим,
Добытчиком
Мужицких свобод.


Он скудную жалость
Из сердца выжег,