Сочинения. Письма - страница 79

Знати-то сколь с ним,
Давно пора
Нам поклониться,
Ну что же, можем.


И Чекмарев — Весь в сощур —
И сам
Шапку снял:
— Александр Иваныч!
Колхозники, партия,
Наше вам,
Завтра к нам в гости
Пожалте, на ночь.


Митины зашептались:
— Вон как!  —
И в матросы уходивший Юдин
Ласково посмотрел на кулак.
— Что ж, полюбовное дело —
Будем.


И вдруг подались
Навстречу без шума,
Как будто ветер
Прошел меж них, —
В дубленках рваных,
Держа угрюмо
Равненье
На Алексея Седых.


Прошли,
Раздвинув тень Чекмарева,
Туда, где, огрубелый в ветрах,
Над избами распластавшись сурово,
Падал и рвался красный флаг.

17

Махорка изо ртов
Сначала чинно
Падала дымом круглым к ногам,
Смутная, легкая, ползла по овчинам
По сарапулевкам и сапогам.


У подбородков
Росла кустами
И дальше шла
Клубами двумя,
Чадные бороды вырастали,
Плыли головы, головнями дымя.


И только
Под потолком прогорклым
Вставала
Во весь девичий рост,
Юбки расправляла махорка
И не жалела синих кос.


И не скрипели под ней качели,
Была она стройна и легка,
И медленно
Под нею горели
Лучшие головы Черлака.


В пожаре этом неслышном было
Много тоски, сомненья и зла.
Не разобрать:
Что корни пустило
И что собиралось
Сгореть дотла.


Каждая девка
Начисто знала
В лицо
Пшеницу, рожь и пшено,
Сколько засыпано их в подвалы
И сколько на завтра отделено.


Здесь взвешены
Радости и потери,
И не зазря рассуждать пришли
От старой веры
К новой вере
Своего хозяйства короли.


И мало что кто
Ходил в партизанах,
И мало что этот,
В двенадцать труб,
Купецкий лабаз
Обратили в клуб.


Не у одного,
Трясясь на гайтане,
Крест прикрывал
Втихомолку пуп.


И в первую очередь,
В первый ряд
Прошел и сел,
Как будто бы в сани,
Друзьям раздаривши
Умело взгляд,
С теми, что покрепче, —
Потанин.


С теми,
Которых любой сосед
Встретит без поклона едва ли,
Которых двенадцать с лишним лет
Церковными старостами
Выбирали.


Они — верховоды хозяйств своих,
Они — верховоды земли и хлеба!
И шапку снимали,
Встречая их,
С почтенья кося
И вздыхая: «Мне бы…»


И тыщи безвестных, глухих годов
Стояли они в правоте и силе,
Хозяева хлебов и скотов
И маяки мужицкой России!


На пагубе,
На крови,
На кости.
И вслед им мечтали:
Догнать, добраться,
Поболее под себя
Подгрести,
Поболее —
Осподи, нас прости!
И не давать
Другому подняться.


В первых рядах,
Об стул локотком
Опершись, оглядывая собранье,
Сидел, похохатывая шепотком,
Лысину прохлаждая платком,
С теми, кто покрепче, —
Потанин.


А дальше  —
Лбы в сапожную складку,
Глотая махорочный дым густой,
Всё середнячество
По порядку,
Густо замешенное
Беднотой.


В задах, по правую руку,
С рубцами у глаз, чернобров,
Средь хохота
И каблучного стука
С робятами Чекмарев.


И к нему робята
Уже не раз
Подходили, шепча: «Впорядке».
И косил он черные щели глаз,
Алексашку ища украдкой.


И нашел, и, как из-за куста,
Долго метился узким глазом,
Губы выкривил: ни черта,
Рассчитаемся, парень, разом.
И гармонисту мигнул,
И тот
Вывел исподволь «страданье».
И басы на цыпочках
Сквозь народ
Вдруг прошли,
Подумать, вперед,
Подговаривая собранье.


Банда висла,
Трясла башкой
Над отхлынувшими мужиками,
Зажимала кистень рукой,
Чуть притопывая
Каблуками.
Но под двумя знаменами стол
Уплывал, в кумач наряженный тяжко,
И всё шире и шире шел
Шум улыбчатый
Вкруг Алексашки.


Алексашка смеялся:
— Федоровна,
«Утверждаю»
— Должна сказать,
«Утверждаю…»  —
И смущалась зотинская жена,
Краской смутною
Залитая.
— Не могу, Александр Иваныч.
— Должна.
— Неспособна, ей-богу…
— Но-ка.
И когда кивнула людям она,
Прокатился ладошный рокот.


Уже на стол налег
Предсельсовета,
Бумаги в щепоти держа,
И секретарь залистал газету,
Глаза очками вооружа.


И остановился
Плывущий стол
Под знаменными кистями.
Когда по рядам
Говорок прошел:
— Евстигней Ярков,
С сыновьями…


Зашелестело в рядах:
— Ярковы… —
Встали,
Место давая им.
Но Евстигней отстранился:
— Что вы, сограждане,
Постоим.


Он стоял
С потупленным взглядом,
Гражданин
Ярков Евстигней,
И придерживал, тихий, рядом
Сыновьев,
Будто кобелей.


И стояли три дитяти

Первая  Назад 

79/175

Вперед  Последняя