Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены - страница 50

Но всё ж волнует нас чуть-чуть
Льна за горошком снег иль грудь.
И утро пусть приходит, пусть!
На смену тайн греховных мигу:
Я знаю, помню наизусть
Тобой рассыпанную книгу.
И не втуне и не всуе
Кротко жили поцелуи.
Тебе довольно «ах» да «ох»
Рождать одним своим видением.
Душиста ты, как дикий лох,
И быть с тобою – сновидение.
Лицо даете нам вы даром,
А персь и плечи свои нет.
Свирепым было б то ударом,
Будь вы свободны от тенет.
Ужель из кубка вам досыта
Так трудно страстью насладиться?
И, чтоб зимою было жито,
Греховный сноп связала жница.
Где вместе с «вместе» слилось «врозь»
И где так нежны шелк и дым,
Туда стремиться вкривь насквозь
Глазам пристойно молодым.
Чтоб, всё поняв и вглубь и вдоль,
Решить: ничто удел есть воль.
Ну, улыбнись, скорее, ну!
Ведь на тебя опять взгляну.
Лицо поставив набекрень,
Двумя руками скрывши груди,
Вы стали чутки; страшна тень:
Быть может, бес, а может, люди.
И быть раскрытыми навеки
Боялись кротости опеки.
Из уст соседей «ах» да «ох»
Ты исторгаешь, как свирель,
Прекрасна ты, как дикий лох,
Бурун закрыл младую мель.
Я только страсти имена
Твержу, покорный как ягненок.
Ты хочешь жертвы? возьми, на, –
Стою я, согнут, бел и тонок.
А<старта>. Полны цветов земные логи –
Цветам полевым я завидую.
Я вам молилась, великие боги.
И что ж? неслыханной обидою
Ответили мне; я одинока,
Напрасно страсть кипит Востока.
Когда журчать ко мне дерзает
Мн<ой> опьяненная волна,
Меня одно всегда терзает
Виденье страшного челна.

<1913>

Ночь в Галиции

Русалка.

С досок старого досчаника
Я смотрю на травы дна,
В кресла белого песчаника
Я усядуся одна.
Оран, оран дикой костью
Край, куда идешь <ты ныне>?
Ворон, ворон, чуешь гостью?
Мой, погибнешь, господине!

Витязь.

Этот холод окаянный,
Дикий вой русалки пьяной,
Всюду вой и суматоха,
Оставаться стало плохо.

(Уходит).

Песня ведьм.

Ла-ла сов! ли-ли соб!
Жун-жан – соб леле.
Соб леле! ла, ла, соб.
Жун-жан! жун-жан!

Русалки (держат в руке учебник Сахарова и поют по нему).

Иа ио цолк.
Цио иа паццо!
Пиц пацо! пиц пацо!
Ио иа цолк!
Дынза, дынза, дынза!
Между вишен и черешен
Наш мелькает образ грешен.
Иногда глаза проколет
Нам рыбачья острога,
А ручей несет и холит,
И несет сквозь берега.
Пускай к пню тому прильнула
Туша белая овцы
И к свирели протянула
Обнаженные резцы.
Руахадо, рындо, рындо.
Шоно, шоно, шоно.
Пинцо, пинцо, пинцо.
Пац, пац, пац!

Похороны опришками товарища:

«Гож нож» – то клич боевой,
Теперь ты не живой.
Суровы легинй.
А лица их в тени.

Русалка.

Кого несет их шайка?
Соседка, отгадай-ка.

Русалки.

Ио, иа, цолк,
Ио, иа, цолк.
Пиц, пац, пацу,
Пиц, пац, паца.
Ио иа цолк, ио иа цолк,
Копоцамо, миногамо, пинцо, пинцо, пинцо!

Ведьмы (вытягиваются в косяк, как журавли, и улетают).

Шагадам, магадам, выгадам.
Чух, чух, чух.
Чух.

Разговаривающие галичанки.

Вон гуцул сюда идет
В своей черной безрукавке.
Он живет
На горах с высокой Мавкой.
Люди видели намедни,
Темной ночью на заре,
Это верно и не бредни,
Там, на камне-дикаре.
Узнай же! Мава черноброва,
Но мертвый уж, как лук в руках:
Гадюку держите сурово
И рыбья песня на устах.
А сзади кожи нет у ней,
Она шиповника красней,
Шагами хищными сильна,
С дугою властных глаз она,
И ими смотрится в упор,
А за ремнем у ней топор.
Улыбки нету откровеннее,
Да, ты ужасно, привидение.

<1913>

Лицо чернеет грубое…

I. Лицо чернеет грубое, вся в белой простыне. О, Черная Жена, скажи мне, кто в хижине живет? Ручья звенит недальний гром, подходит волкодав.

II. О, Белый Господин! Седой Отец с Старухою здесь в хижине живут. Скинь обувь с ноги пыльной и в хижину войди. Вереном зовут сына, Вереною же дочь. Я, нянька, служу им уж скоро двадцать лет.

I. Сухой удав набитый, простой дубовый стол. Над ружьями Толстой и Врубель рядом с ним. В истоках Нила хижина. Не шутка ли странная?

Сосет старуха трубку, как будто сладко чмокая.

II. Когда раздастся голос иль если шелест змей сольется с ворчаньем неба – Верена то вернулась, запомни, господин.

Но слышишь шаги быстрые, взволнованную речь?

III. С кувшином шла я по лесу, шагая через хворост. Вдруг глаз блеснул за деревом, как будто человека, но все же не его. Сквозь дерево блистал он, как черный мрака луч. Рука же волосатая ствол с судорогой держала и ногтем скребла круглым застывшую смолу. И тень как будто звездная бродила по пятам, рукой порой маша, и все же глаза два, два добрых черных глаза сквозь сумрак проникали. Была то обезьяна.

Лесные ходят люди по тропам вечеров. Но зла нам не приносят. На чашку опрокинутую лицо у них походит: синеет беловатое, морщинами узорное. Глаза же их печальные – ты, верно, то заметила. Как будто много сказок теснится меж ресниц. А руки у них синие, широкие и длинные.