ЗНАК ЗМЕИ - страница 143

Смотрю на улетающего невольного пленника и понимаю, Олень - это голубь. Глупая игра слов, но это так. Олень - тот белый голубь, которого невозможно удержать в домашней клетке. Заточи такого в обыденность, будет рваться, резать крылья в кровь, гадить тебе на голову и всеми силами стараться вырваться, улететь. И только отпущенный на волю, он подарит тебе не измеряемую ничем, кроме чувства, высоту полета. И снова вернется к твоей кормушке, если захочет сам.

А я? Разве я не такая? Разве не от того же сходили с ума два моих мужа, считавших, что приручили меня? Разве не бесило их, что, родив подряд двоих сыновей, кормя их грудью, учась и работая, живя на вулкане тех давних нахичеванских страстей, которые могли перемолоть любого, я не переставала рваться в иные облака. Разве я сама, едва успев перебинтовать пораненные крылья и не зная, донесут ли они меня до другой, лучшей жизни, не сбросила груз старой обыденности и не взмыла, не взлетела, не сбежала в Москву?..

Паре голубей лучше быть вместе в небе. Но кто же тогда будет ходить по земле? Вить гнездо, высиживать, кормить и растить детей, которые еще не умеют летать? Кто должен делать это? Только женщина? Чтобы потом, выкормив, вырастив, увидеть, как улетают в небо уже не один, а два или три ее любимых существа. Улетают без нее, разучившейся за время их высиживания летать... Но только подсыпать в кормушку крошки и долго глядеть вслед я не могу и не хочу.

***

- Да-а!

В отеле «Les Airelles» некогда тихого курортного поселка Куршевель-1850 во французских Альпах нам в последний момент удалось снять только самый дешевый номерок за тысяча четыреста евро в сутки, и то потому, что чья-то любовница не вовремя растянула ногу и от номера отказалась. И теперь Женька оглядывала местную публику, сплошь состоящую из родных российских хозяев жизни и их хозяек.

- Образа жизни випов мне даже с Мельдиным счетом в кармане не понять.

- Да уж! - соглашаюсь я.

После обеда в крестьянского вида ресторанчике, обошедшегося нам на двоих в трехмесячную доцентскую зарплату моей свекрови, трудно с этим утверждением не согласиться. Мы в том ресторане - пример скромности и скаредности. Соотечественники за соседними столиками подают иные примеры: пятьсот евро официанту на чай, тысяча триста евро за бутылку вина урожая 1982 года, на треть недопитую! Всего моего чувства юмора на это не хватает!

- Олень наш тоже не ангел. В прошлые зимы он здесь отдыхал, а зная его мальчишество, думаю, и в этих тараканьих VIP-бегах участвовал.

- И где наш Олень теперь?! Мой питерский приятель Вася в таких случаях говорит, что «хорошо в предВИПье - уже не в троллейбусе, но еще не в Бутырке», - успокаиваю я.

В холле отеля миллионеров идет бойкая торговля часами и бриллиантами.«PatekPhilippc» с «Tiffany» и «Cartier» оптом и в розницу!

- О! Госпожа мясомолочница! - в одной из покупательниц Женька узнает жену вечного министра, умудряющегося менять портфели, но сохранять министерский статус при неизвестно каком уже по счету кабинете министров. - На официальное жалование мужа как раз в Куршевеле отдыхать! И подружка с ней, наверное, такая же!

Женька указывает на броскую дамочку рядом с министершей.

- Ты разве ее не знаешь? - удивляюсь я. Женька мотает головой:

- Кажется, где-то видела, но не вспомню где. Эту «вторую половину», бог миловал, никогда не снимала.

- Это Ирка Оленева. Хотя, может, уже и не Оленева, не знаю, закончила ли она развод, - весьма добрым взглядом я окидываю женщину, предавшую Олигарха моей мечты.

Последняя по счету жена Оленя с подругой мясомолочницей нас с Женькой и взглядом не удостаивают. Кто мы для этих двух хозяек жизни? Дизайнерша с фотографшей - обслуга. Хоть и дорогая, и престижная, но обслуга, случайно попавшая на хозяйский бал.

Соответственно экипированная крошка, по одному лыжному костюмчику от Аляра понятно, что раздел имущества с опальным олигархом прошел в ее пользу, уже приобрела парочку колечек и с тяжелыми охами-вздохами разглядывает сногсшибательное колье.

- Фу ты, черт! Дороговато!

- Но мадам! - елейным голосом умасливает покупательницу менеджер фирменного магазина, путешествующий вслед за своими русскими клиентками летом в Ниццу и Канны, зимой в Куршевель. - Желтые бриллианты! Черные бриллианты! Размеры! Чистота! Дизайн! Идеальный подбор камней!

В чистоте и подборе камней, несмотря на Шейховы алмазные уроки, разбираться я так и не научилась, а дизайн да, вполне неплох. Ирка изображает постную мину, во-он то «простенькое» кольешечко еще может себе позволить, а это дела наши скорбные с арестованным мужем не позволяют!

Мясомолочница, на минуту оторвавшая взор от страданий подруги, замечает Женьку, которая, выходя из номера, по привычке прихватила фотоаппарат и теперь со своими принадлежностями выглядит, как вечно работающий стрингер. Живота под зимней курткой не видно, а вовремя оформленный банковский счет азиатской диктаторши у подруги на лбу не написан. Мясомолочная леди снисходительно машет рукой остолбеневшей от наглости Оленевой «половины» Женьке.

- Вы, милочка, что окаменели? Работайте, работайте! Вас сюда снимать прислали, вот и снимайте!

Не по Сеньке, мол, шапка! Не дело обслуги к бриллиантам присматриваться и к разговорам Тех, Кто Может Себе Это Позволить, прислушиваться!

Женька машинально поднимает фотоаппарат, наводит резкость, собираясь запечатлеть, как две подружки меряют колье, потом вдруг резко фотоаппарат опускает и поворачивается к суетящемуся перед Иркой менеджеру.

- Я это покупаю!

«Ревизор». Немая сцена. И только волна веселого злорадства при виде застывших холеных рож накатывает на меня. Так их, Женька! Так!