Большая пайка (Часть вторая) - страница 65
– Менять надо. Всех. Особенно личников.
– Даже так? Потому что Муса набирал?
– И поэтому тоже. Он сейчас в больнице, а слушают они только его.
– Поеду-ка я, друзья мои, – раздался позади голос. – День был тяжелый, да и завтрашний не легче намечается. Не буду я, пожалуй, руководство дожидаться. А то они, видать, заболтались там, как обычно, забыли про малых сих.
За спинами Платона и Ларри стоял папа Гриша. При всей своей массивности он умел передвигаться быстро и незаметно, как большая кошка. И сейчас, глядя, как папа Гриша и Ларри ласково улыбаются друг другу, Платон с удивлением подумал, что в чем-то неуловимом они чрезвычайно похожи.
– Я уж шефа отговаривал, отговаривал, – продолжал папа Гриша, – говорил ему, что неловко, что Платон сейчас приедет, обидеться может, да и Ларри тоже, а он ни в какую. Должен, говорит, обязательно повидаться с Мусой, Они, как встретятся, просто оторваться один от другого не могут. И о том беседуют, и об этом. Я уж устаю по стариковски от их разговоров, спать ухожу. А они иной раз до утра засиживаются. Я Мусе говорю – мы, дескать, в твоем возрасте все больше по ночам девок гоняли, а ты только о делах да о делах. Смотри, говорю, прозеваешь все на свете за своим бизнесом да за разговорами. Он слушает, усами шевелит и улыбается. Погодите, говорит, папа Гриша, сделаем тут одну штуку, все девки на свете наши будут. Я уж не спрашиваю, о чем это он. Вам тут, в Москве, виднее.
Папа Гриша испытующе посмотрел на собеседников, убедился, что слова его услышаны, расцеловал Платона, пожал Ларри руку и слегка раскачивающейся походкой зашагал к выходу. Платон и Ларри переглянулись.
– Сколько он слышал, как ты думаешь? – спросил Платон.
– Думаю, что почти все, – ответил Ларри. – Вот тебе и картинка с ярмарки. Он ведь шефу всем на свете обязан, тоже с пацанов в друзьях ходят. А как услышал, о чем мы говорим, сразу сориентировался. Если он нас убедит, что директор с Мусой за нашей спиной о чем-то сговариваются, глядишь – и на него, старика, первую ставку сделаем. И заметь, умница какая, сукин сын. Он же нам ничего не сказал – только послушал, о чем мы думаем, да и подыграл тут же. Понял, как надо работать? Высший пилотаж. Если его и прижмут, то ответ простой – дескать, сказал, что шеф и Муса друг дружку любят и оторваться один от другого не могут. Все дела. А нам теперь ночами не спать – будем ломать головы, кто же это против нас играет и не зря ли мы так своим партнерам доверяем. Папа Гриша небось едет к себе в гостиницу и хохочет. Согласен со мной?
Платон как-то странно посмотрел на Ларри. Он преклонялся перед его коммерческим талантом, высоко ценил фантастическую работоспособность, умение работать с криминальным миром, разветвленные связи и выдержку. Он знал, что сказанное Ларри слово будет с железной неизбежностью претворено в дело. Но выдающиеся исполнительские качества Ларри, похоже, служили лишь удобной завесой для чего-то тщательно скрываемого и потому существенно более ценного – Платон впервые отчетливо увидел, что рядом с ним все эти годы находился человек, чья способность к анализу не уступала его собственной И он встревожился. Не потому, что встретил равного, а потому, что равенство это по каким-то, известным только самому Ларри, причинам было скрыто и тщательно оберегалось от постороннего глаза. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, кто знает, сколь долго еще могла бы сохраняться эта тайна. Платон поймал взгляд Ларри, и ему вдруг показалось, что тот читает его мысли, как открытую книгу. От этого ощущения Платону стало зябко.
– Ладно, – неожиданно весело сказал Ларри и надул щеки, отчего его усы смешно растопырились, – Пойдем к столу. Слышишь, там Марик опять с Лукачевым сцепился. Объясняют друг другу, как надо машины торговать. Пора разнимать. Если директор через полчаса не объявится, надо расходиться. А то у меня в час переговоры начинаются,
Платон разгадывает ребус
Назавтра Платону так и не удалось улететь. Ларри позвонил ему в восемь утра, разбудил, говорил какие-то странные вещи и напоследок попросил, чтобы Платон обязательно дождался на даче, когда Ларри пришлет за ним машину сопровождения. Платон попытался взбрыкнуть, кричал, что у него и свое сопровождение есть, но потом сдался. Ночной разговор с Ларри встревожил его больше, чем можно было ожидать. И, конечно же, ему сильно не понравилось, что директор Завода так и не появился в клубе. В инфокаровский бизнес явно вторгалось неизвестное, беспокоящее начало. Платон начал понимать, что вся сложившаяся система взаимоотношений – система, построенная на допущении об абсолютной надежности тылов, на гипотезе о полной тождественности интересов, доказанной десятилетиями дружбы, – в любой момент может дать трещину.
Как ни странно, это понимание было вызвано к жизни вовсе не рассуждениями Ларри, логически, надо признать, безупречными, и не спектаклем, мастерски разыгранным папой Гришей. Оно возникло в тот момент, когда, глядя в желтые, с искорками, глаза Ларри, Платон внезапно увидел перед собой совершенно незнакомого ему человека. Ведь он всегда воспринимал Ларри всего лишь как исключительно надежную и безотказную машину для претворения в жизнь замышляемых им, Платоном, схем и принимаемых Платоном же решений. А машина оказалась мыслящей. Значит, подобное возможно и с другими Как же он не увидел раньше и не почувствовал очевидного – того, о чем с такой легкостью говорил Ларри: если очень хочется, то можно, даже если нельзя. Ураган материального интереса способен разнести в щепки любую старую дружбу. Конечно, Платон сам виноват. Он должен был выстроить надежную защиту. Слишком многое он своими руками отдал Мусе, передоверив ему и значительную часть контактов с заводским руководством, и всю систему безопасности "Инфокара".
