Руины стреляют в упор - страница 67
— Если увидишь в обед кого-нибудь из Вороновых, скажи, что я буду ждать отца после работы. Пусть зайдет ко мне на минутку.
Отец Воронов пришел встревоженный:
— Видно, что-то случилось?
Но Сайчик успокоил его:
— Все в порядке. Поручение есть очень ответственное. Вот материал для газеты. Нужно набрать его, а когда будет готово, сообщите.
В глазах Воронова засветилась радость.
— Вот это настоящая работа для нас! Теперь я вижу, что подпольный партийный комитет действует. Ну, такое поручение грех не выполнить.
Казалось, что и очки его в тонкой круглой черной оправе, и высокий с залысинами лоб — все светится радостью.
— Передай товарищам из комитета, что будет сделано...
Кто не попробовал батрацкого хлеба, тот не знает, какой у него горький вкус. Недаром в песнях поется, что слезами и потом полит каждый его кусок.
Такие песни Броня слышала только по радио или на концертах самодеятельности. Слова о батрацкой судьбе не трогали ее сердце, ведь они говорили о каком-то другом мире, других людях, другом времени. От давно минувшего того времени только и осталось что песни. Иногда мелодия западает в душу, а слова — чужие, далекие. Ведь росла Броня и училась в городе и о батраках не имела представления. А вот пришли фашисты — и самой пришлось стать батрачкой.
Случайно встретился такой же бедолага, как и она сама, — Борис Пупко. До войны он работал в районной типографии где-то в бывшей Западной Белоруссии. Удрать от фашистов не успел, его перегнал фронт. Так и остался в Минске: в большом городе легче устроиться.
Первоклассный наборщик, веселый, общительный, еще молодой человек, он сумел завоевать доверие своих хозяев, и они поручали ему набирать ответственные материалы.
Когда Броня рассказала Борису о своем горестном положении, он просто, без всякого криводушия, сказал:
— Переходи жить к нам в типографию. Нас там много. Как ни тяжело нам будет, вместе как-нибудь перебьемся.
В том же Доме печати жил новый «хозяин» типографии — фашист. Его жена заметила молодую, подвижную женщину и приказала ей быть служанкой. Куда денешься?
Рано начинался день у батрачки. Еще не занималась заря, а она уже на ногах. Хозяйка любила вкусно поесть, хорошо одеться, чисто жить. А сама чистоту не соблюдала. Так и гнула спину Броня от темна до темна, наводя порядок в квартире и неуютных, длинных коридорах Дома печати.
И часовые, обычно стоявшие у входа в этот дом, и рабочие, и даже немцы, наблюдавшие за порядком в типографии, — все привыкли к ней, и никто никогда не спрашивал, куда и зачем она идет и что несет. Мало ли что может приказать своей служанке жена шефа! А кто станет перечить жене начальника, кто осмелится стать на ее дороге?
Тяжелая и грязная работа батрачки сначала угнетала Броню. Но она быстро и с этим свыклась.
Однажды в пустом коридоре она чуть не столкнулась с электриком Михасем Вороновым, сыном того дядьки Михася, который сообщил ей о наступлении Красной Армии. Пристально глядя ей в глаза, Михась-младший спросил:
— Вы верите, что наши вернутся?
Вопрос был неожиданный, и у нее невольно вырвалось то, о чем она думала не раз:
— Если бы не верила, давно отравилась бы...
— А что вы делаете для того, чтобы они быстрей вернулись?
— Что могу делать я, женщина? — ответила вопросом на вопрос.
— Очень много. Во всяком случае, не меньше мужчины.
— Вы скажите, что конкретно я могла бы сделать? Все, что будет мне по силам, я сделаю...
— Скажу. Но только завтра.
На другой день, снова встретив ее одну в коридоре, Михась передал ей сверток. В газетную бумагу были завернуты верстатка и другие инструменты для набора.
— Знаете аптеку около интерната политехнического института?
— Почему же не знать?
— Напротив аптеки — телеграфный столб. На нем еще дощечка прибита... Завтра ровно в девять часов утра возле этого столба вас будет ждать молодой парень. Чернявый такой, с густыми черными бровями, пухлыми губами. Волосы немного кудрявятся, зачесаны на левую сторону. Глаза черные, прищуривается. Передайте ему этот сверток...
И он сообщил ей пароль. Броня схватила сверток и почти бегом бросилась к себе в комнату. Там она спрятала его и стала нетерпеливо ждать завтрашнего утра.
Часто еще до завтрака хозяйка посылала ее за молоком. Часовые привыкли к тому, что она выходила на улицу то с молочным бидоном, то с ведрами, полными картофельных очисток, то с помоями. Никто не обращал внимания на служанку.
Было без десяти минут девять, когда она шла по коридору с тяжелым бидоном и тихо напевала веселую песенку. Подойдя к выходу, вежливо поклонилась и поздоровалась:
— Гут морген, пан!..
Здоровенный курносый немец сидел, развалясь на стуле, и что-то строгал ножиком. Винтовка его стояла сбоку, у стены. Он поднял на Броню серые кошачьи глаза и ощерился гнилозубой улыбкой:
— Гут морген, фрау Берта...
— Нет, пан, меня зовут Броня...
— Это все равно, Броня или Берта...
И он захохотал, радуясь своей шутке. А она тем временем, сбегая по ступенькам крыльца, торопилась на свою первую подпольную явку.
Чернявый хлопец уже стоял около столба напротив аптеки. Она подошла к нему, приглядываясь и припоминая, как описывал парня Михась.
— Где здесь Тихая улица? — спросила несмело.
— Тихая улица рядом. Я покажу ее вам.
Все так, как говорил Михась. Они повернули назад к Тихой улице, и на ходу незаметно она передала парню бидон. Кивнула на прощанье головой и вернулась в Дом печати.
С этого и началось. Очень часто выносила она из типографии то шрифт, то краску, то бумагу, то типографское оборудование. Передавать все это на улице стало опасно. Тогда Михась Воронов спросил:
