«То было давно… там… в России…» - страница 84
— Глянь-ка, Киститин Лисеич. У нас в саду-то лиса здоровая бегает, чужая. Вона она. Глянь-ка. Где ружье?
Я побежал к окну: как заведенная, опустив нос к самой земле, делая круги, бегала лисица; она нюхала землю, чуя следы моего Лиса.
Я выпустил его в сад. Произошла встреча. Зверьки долго смотрели друг на друга. И какой любовью были полны их синие глаза!
И вот обе лисицы быстро помчались по пашне от моего дома и скрылись в соседнем лесу…
Я вернулся в мастерскую. Моя комната показалась мне темной и скучной.
Ушел мой синеглазый пушистый зверь… Потом я видел его только во сне.
Герасим мудрый
Был у меня приятель Герасим Дементьич, охотник. Жил он у себя в деревне Горки.
Зимой я поехал к нему… Хороша зима в деревне! Едешь на розвальнях. Ночь, месяц среди неба, светлый снег. Темные леса стоят рядами и спят.
Как отраден огонек в избе! В нем мир и тайна. Вот высокие, темные сараи; жмутся друг к другу, точно говорят что-то, а за ними ели. И глухо, и отрадно.
Проехали колодезь, часовню. Избы спят. Опять поле, бугры, мост, лес. И снега, снега…
Везет меня тетка Авдотья, жена Герасима.
— Письмо от тебя как получили, Герасим налимов наловил, — говорит мне Авдотья. — А я лепешек напекла. Ладно, что приехал. Он рад тебя видеть.
А вот под горой — деревня Горки. Знакомые ивы, плетни. Уж и крыльцо. Встречают Герасим и дочь его Анна.
В избе тепло, светит лампа. Ставлю на стол бутылки, закуски, два куля пряников для загонщиков.
Глаза Герасима улыбаются, как всегда. Он таинственный, умный, он насмешник и выдумщик, он истинный мудрец… Зовет он меня — «Лисеич», а я его — «Герасим Дементьич».
Сидим мы за самоваром, с нами и портной, который по деревням обшивает: так из одной избы в другую переходит и шьет кому что надо.
Он, портной, тоже человек бывалый.
— Ежели земля круглая, — говорит Герасим, — то этакий-то шар — тяжесть какая! Висит, не падает. Значит, солнце его держит. Они заодно, значит, с землею. Ей без солнца никак нельзя. Заметь, как оно ее любит. Кроет всю цветами. Греет. Красой покрывает. Хошь ту же зиму возьми: как узорит! А весны!.. Эх, хороши! Радость… Я тебе-то скажу про солнце…
* * *
— Как был я на войне под Карсом солдатом молодым, когда с турками мы воевали, глядел я однова, как наших убирали после боя… Солнце в том краю жаркое… Глядел я, как оно скоро кровь сушит… А крови много-о. Прямо в глазах ее меняет… Через неделю иду тем местом, а там цветы, где кровь та самая была лита. И наросло цветов разных — страсть. То-то и есть, что земля заодно с солнцем. В любви с ним…
А на земле живет человек… Туды, сюды, так и эдак. А жили бы в любви, тогда бы што-о!.. Эх, много в человеке есть. Чего неведомо и познать трудно. Почто бы то?
— Все для человека сотворено, — сказал портной. — Я знавал ученого, одной семинарии учителя, так тот говорил: все, говорит, для человека, как есть: и вино, и пиво, и все. Только вот он, человек значит, воевать больно любит друг с дружкой. Драться лезет завсегда. С тем его взять. Чего уж тут! Ничего не поделать.
— Да… — задумался Герасим, — все для человека… и вино. А вот я скажу — что это? Меня послушайте…
Был город, большой, богатый, каменный. Дома, ворота на запоре, стóрожев много. И жил там царь. И говорит однова он министру свому главному. Что такое это? Все замки да сторожа. Что же это? Нешто народ мой любезный — вор, что ли, али мошенник? Глядеть срамно. Изловить воров! Выгнать мошенство! Запоры снять! Мне противно с ворами жить. Хочу, чтобы честь была у подданных моих. Вон воров, мошенников! Чтобы не было боле.
Ну, ловили, выгоняли, проверяли. Тоже нелегко жулье-то узнать. Только выгнали — замки сняли и сторожев распустили. Что ж, ты подумай? Вот сызнова воров-то появилось: тащат, грабят, запоров-то нет. Беда!..
— Опять лови! — царь велит. — Гнать вон!
Ну, ловят, гонят — полгорода всего-то народу и осталось. Честно, благородно день-ночь прошла. Устал и царь.
— Трудно дело, — говорит, — мое державное… Но вот хорошо теперь. Нет более плутов, мошенников. Нету воров. Как думаешь, царемейстер мой, что это — напужал я их али впрямь только честные остались подданные?
— Точно так, ваше царское величество, — отвечает царемейстер. — Только одни честные остались.
— Трудное мое дело, — говорит царь. — Еще теперь судьев снимать надоть, без дела останутся, сердяги… Аблокаты тоже… Трудно… Дремота меня клонит. Усну маненько, а ты поглядывай, кто и что.
Да и задремал царь. Видит царемейстер, что царь заснул, и с его, сонного, корону-то и свистнул, да и гайда. Проснулся царь.
— Батюшки-и-и… Иде корона?
Короны и нет. Беда… Выбежал на улицу, кричит народу:
— Держи, лови вора-мошенника.
А вот главный его царемейстер надел на себя корону, да и явился к ворам-то, к выгнанным, собрал их и говорит:
— Идите полонить со мною свово лютого ворога, что замки снял и вас в грех ввел, ворами сделал.
Те кричат:
— Верно, правильно…
Ну и полонили царя, что корону проспал. И под замки царемейстер всех стал сажать и сторожей поставил. Так вот замки остались и посейчас. И сторожа сторожат.
— Как же теперь-то живут в том царстве? — спросил портной с усмешкой. — Поди, друг на дружку поглядывают и знают, который вор, который нет?
— Вестимо, знают, — засмеялся Герасим. И его хитрые серые глаза зажмурились. — Живут так да эдак… Чертовы разной много. Дерутся, а живут…
* * *
Помню, в эту минуту наша беседа была прервана: послышался звук колокола вдалеке.
