В буче - страница 103
соснами, и на его фоне деревья были, как обугленные... И на его фоне вспоминалась
Борькина мать, бегущая по лагерю с носовым платком в руке. Узкая городская юбка
натягивалась вокруг сильных ног, связывала их, и казалось, что пуговицы на боковом
разрезе сейчас оторвутся и защелкают по песку. Она выдернула Борьку из толпы ребят, почти и ничего не сказала ему ‐ в два слова двинула губами,‐ но Борька медленно
побежал собирать вещи...
Вася с Гошей сели на скамеечку, спиной к закату. Глаза погрузились в темноту, ноги
опустились в теплую, щекочущую траву. Вася все видел взрослую сильную женщину, рвущую коленями юбку и плачущую, как девочка.
Гоша согнулся, поставив локти на колени, и долго тер ладонями лицо.
‐ Послушай, Василий, ‐ грустно спросил он, поднимая голову. ‐ Не замечал ты у Сахно
антисоветских высказываний?
Вася молчал, перебирая в памяти свои разговоры с Борькой.
‐Нет, ‐ сказал он, и Гоша, как по сигналу, опять опустил лицо в ладони.‐ Да какой он
там враг! Просто плохой товарищ!
Гоша ответил глухо, из‐за ладоней:
‐ Он‐то, конечно. Но если отец ‐ враг, то уж что‐то да внушал сыну. Думаешь, почему
он тебя скомпрометировал? Нет, вражеское воспитание все равно прорвется, Он выпрямился, слил свою белую майку со стеной, И лицо, белевшее на фоне
темноты, потемнело на белом фоне.
‐ Ай‐я‐яй! ‐ шепотом воскликнул он. ‐ Откуда их столько повалилось на нашу голову?
Только социализм построили, только жить по‐человечески стали! Чего им надо? Чего им
еще желалось? Ведь все люди такие, что самых вершин достигли. Слыхал о Тухачевском?
‐ Слышал.
‐ Ну, уж подняли его ‐ куда выше! Так нет же! Зачем тогда сам белых бил? Нет, не
пойму я их психологии. Зажрались, что ли? А, Василий?
‐ Зажрались, ‐ как эхо, ответил Вася.
Его вовсе не интересовала психология, он все думал о Борьке и с неприязнью к
самому себе ощущал, как сквозь жалость к нему пробивается мелкое торжество
отомщенности. А Гоше он так ответил потому, что показалось, будто для него это самое
убедительное объяснение: уж кто не зажрался на белом свете, так это Гоша.
‐ Маршалы судят маршалов! ‐ продолжал сокрушаться Гоша. ‐ Ворошилов делает
обвинительный доклад. В составе суда ‐ Буденный, Блюхер, Дыбенко, Шапошников. А на
скамье подсудимых ‐Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман. Сколько лет бок о бок
таились!
Стало совсем темно, стало жутковато на этой земле, по которой бродят враги... И
вожатые что‐то долго не идут за гитарой. Наверное, успокаивают ребят, взбудораженных
Борькиным отъездом. А Васе невмоготу сегодня разговаривать с Гошей, хочется заснуть
поскорее, чтобы забыть жутковатую тьму, чтобы проснуться нормальным утром, когда
сегодняшний тягостный день станет прошлым.
Утро, действительно, было бестревожным и свежим. После завтрака первый отряд
избрал председателем совета Гену Уточкина. Он всем нравился за спокойствие даже в
спорах и за доброжелательство; хотя в нем не было эффектной Борькиной ‐ лихости.
Когда его выбирали, он смущенно шевелил широкими и лохматыми, как у старика, бровями.
Но Вася едва дождался воскресенья, чтобы поговорить с папой. Ему все мерещился
портрет Тухачевского, со смуглым, надменным лицом, с маршальскими звездами на
петлицах, с двумя орденами на груди.
Гоша все‐таки загнал Васе ежа под череп, и там кололась и кололась мысль: человек
не жалел жизни защищая страну, страна дала человеку весь почет, какой могла дать; так
какая же логика привела его к предательству? Может быть, замнаркома хотел стать
наркомом? Но это больно уж ничтожный шаг. Хотел стать на место Сталина? Но уж
слишком много тех, кого называют теперь врагами народа, ‐ а место всего одно.
Стремился восстановить буржуазную власть? Но зачем же сражался с беляками?
В воскресенье опять приехали родители. Они шли кучно из глубины леса, от главных
ворот. В их массу врезались верткие фигурки, и под этими пулевыми ударами
масса раскалывалась‚ распадаясь по разным дорожкам. Вот и новый председатель
совета отряда прошел со своим отцом, который после душного автобуса расстегнул
гимнастерку и обмакивался военной фуражкой с синим верхом.
‐ Еще нету? ‐ счастливо крикнул он Васе.
Вася пожал плечами. Он посматривал не на ворота, в противоположную сторону ‐ на
берег, потому что папа, приезжая в санаторий, приходил к нему береговой тропинкой.
Ему надоело угадывать отца за каждым деревом. «Ладно‚‐ подумал он.‐ Не придет, так
сам к нему съезжу после обеда».
Когда строем пошли в столовую, в пару с Васей встал Гена Уточкин и тихо сказал:
‐ Я моему отцу говорю: вот Вася Москалев. А он говорит: вчера к нам привезли
какого‐то Москалева.
‐ К ним привезли?
‐ Ты ничего не слыхал про отца? Может, это другой Москалев?
‐ Другой, наверное.
Вася хлебал борщ из свежих овощей, и не было вкуса, будто хлебал воду. Он женил
котлету, и вялые челюсти ленились перемолоть ёё легкие волокна и глотка не хотели
глотать. Он залпом выпил компот ‐ потому что во рту пересохло, и побежал из столовой.
‐ Гоша я к отцу съезжу, ладно? ‐ спросил он.
‐ Не приходил? Съезди, ‐ разрешил Гоша. ‐ Да ты что чудак. Впервые, что ли, он не
приходит?
На полном ходу, нацелясь издали, Вася проскочил мимо кола.
Хотя и в лесу было тихо и безлюдно, но здесь тишина
зазвенела. как телеграфные провода. Вокруг клумбы Медленно кружился на
велосипеде сержант НКВД.
Он остановился, не слезая с седла, только уперши и землю вытянутый носок сапога, и
