В буче - страница 42

ведет мужика в ворота с надписью «Колхоз», а сзади этого мужика в шею толкает туда же

представитель окрисполкома.

Иван с досадой проговорил:

‐ В ГПУ, что ли, на тебя заявить?

За перестуком колес не был слышен дремавшим соседям этот тихий семейный

разговор.

II

Василь, кому говорят! Пойдем до дому, ‐ глухо бубнила из‐под шали бабушка,

‐ Поморозимся.

Вдавливаясь в снег лыжами, Вася изо всех сил перебирал ногами, и ему казалось, что

несется он со страшной скоростью. Было жарко ‐ в валенках, в шапке с опущенными

ушами, в толстом шарфе, который был туго обмотан поверх поднятого мехового

воротника и закрывал рот и нос.

Бабушка и Элька шли сбоку по утоптанной дорожке, почти не отставая от Васи.

Они гуляли по бульвару, который тянулся посередине всего Красного проспекта.

Бульвар называли в городе аллейками. Папа и Вася быстро привыкли к этому названию, но мама долго сопротивлялась.

‐ Это безграмотно, ‐ доказывала она. ‐ Когда среди сплошных деревьев

прокладывается искусственная дорожка ‐ это аллея, А когда посреди улицы насаждают

деревья ‐ это бульвар. В этой Сибири так русский язык коверкают! Ужасно!

‐ Скажи: французский, а не русский‚ ‐ смеялся папа. ‐ Тоже, нашла русские слова: аллея да бульвар.

Вообще, Новосибирск был странный город. Например, нигде ‐ ни в Воронеже, ни в

Москве ‐ Вася не видывал столько заборов. Вот он как разгонит на лыжах мимо своего

дома, который стоит новенький, розовый, самый высокий вокруг. Только летом убрали от

него последние леса и остатки забора. А по другую сторону

проспекта наоборот: лишь недавно поставили высоченный забор, огородивший

целый квартал,

Вася двигается дальше. На перекрестке улиц аллейка обрывается. Бабушка требует:

‐ Сворачивай к дому, неслух!

Но Вася на разъезжающихся по мостовой лыжах добирается до следующей аллейки.

И здесь по одну сторону ‐ старое здание типографии, а по другую ‐ снова забор, над

которым поднимается недостроенная кирпичная стена, похожая на кремлевские

бойницы.

Дальше аллейки кончаются, идет покатая площадь, спускающаяся в сторону Оби.

Справа ‐темное здание крайкома ВКП(б) с куполом наверху, который похож на маленькую

тюбетейку, надетую на непомерно большую голову. А напротив ‐ опять забор, и боковая

улочка завалена кирпичом и досками.

Внизу, на другом конце площади, видны круглый кряжистый собор без креста и

пожарная каланча с тремя разноцветными шарами, которые кажутся черными, потому

что солнце позади них висит над Обью, пробиваясь сквозь морозную дымку.

Вася поворачивает под возглас бабушки:

‐ Слава тебе, господи! И скажу ж я матери, как ты морозил бабку да сестренку!

Назад идти потруднее, потому что аллейка хоть и не круто, но все же идет в горку.

Сопя, Вася втайне улыбается: не скажет бабушка! Она никогда не жалуется, а сейчас и

жаловаться некому: уехали мама с папой.

Когда они уезжают, жизнь словно обновляется, как будто наступает несколько дней

сплошных воскресений. Теперь, правда, отменили воскресенья, теперь стали пятидневки, папа с мамой отдыхают врозь и когда придется. Но бывает похоже на бывшие

воскресенья: можно нарушать режим дня, придуманный мамой, ложиться спать когда

захочешь, допоздна носиться по всей квартире, и не выйдет из‐за плотной двери мама и

не скажет: «Вы мешаете работать». И не появится следом папа. А уж после его вопроса:

«Вам что сказали?» ‐ обязательно притихнешь.

Вася и сам не сознавал, что его утомляла эта строгая жизнь. Поэтому он сегодня так

разгулялся на свободе, хотя пора было обедать,

У подъезда он отдал бабушке лыжи и показал большим пальцем и всей рукавичкой

какую‐то крохотную величину:

‐ Я еще сто‐о‐олечко погуляю.

‐ Погуляй трошки, ‐ согласилась бабушка.‐ Пока щи разогрею.

Замирая от одиночества и свободы, Вася стал карабкаться по высокой куче досок на

кирпичную стенку, которую выкладывали во дворе летом и забросили зимой.

По вечерам, забираясь дома на подоконник, Вася с завистью видел, как носятся по

ней ребята, кидаются снежками и галдят так, что слышно сквозь замазанные окна на

четвертом этаже.

Двор только к вечеру наполнялся ребятами, возвращавшимися из детсада и школы, но в эту пору Вася уже сидел дома, нагулявшись за день. В школу его не взяли потому, что

восемь лет ему исполнится только весной, а в детсад их с Элькой не приняли из‐за того, что у них есть бабушка.

Вася влез на стенку и с опаскою распрямился в рост. Она оказалась узкой, да еще и

скользкой от слежавшегося снега. Стоило чуть отойти от того места, где была привалена к

ней куча досок, как с обеих сторон стенка отвесно уходила из‐под ног, и если посмотреть

вниз, то кажется, что сам так и покачиваешься то в одну, то в другую сторону.

Готовый упасть и навсегда разбиться, испуганно открыв рот, в который сейчас же

набился ворсистый шарф, Вася побежал по кирпичной дорожке, ухватился с разбегу за

выступ, где стенка поднималась ступенькой, и победно оглянулся.

Было по‐прежнему безлюдно. Два дома, ограждающие двор, студено глазели

белесыми окнами, а там, где они смыкались, пусто зияла арка‐тоннель, ведущая на улицу.

Вася присел на выступ и тоскливо посмотрел на преодоленный путь: ведь надо

обязательно бежать обратно; для себя он уже пробежал, для себя больше не хотелось

бегать, а вот все равно надо. Хоть бы кто появился да увидел, как он бегает.

Пальцы в рукавицах замерзли, ресницы заиндевели до того, что как моргнешь, так