В буче - страница 61

вдох спозаранку чистейшего прохладного воздуха, словно глоток свежего, со льда, молока, это неторопкое шевеление проснувшейся деревни – бряканье ведра, мягкое

громыхание телеги, тоненький сдвоенный звяк молота в кузнице… И не поймешь далеко

ли, близко ли эти звуки, разделенные медлительными паузами тишины…

Так чужеродно затарахтел вдруг за избой мотор «Бьюика», что Иван поморщился от

неожиданности и пошел разводить низкие жердяные створы ворот, чтобы выпустить

Мишу со двора. Пусть привыкнет помаленьку деревня к реву моторов, к запахам бензина.

В районных МТС есть уже десяток американских «Фордзонов», в совхозах – три

запорожских комбайна «Коммунар», уже наберется по району, вместе с городом, штук

пятнадцать грузовиков «АМО» и «Фордов».

От избы, где ночевали, до сельсовета ехали по разбитой дороге, прижимаясь к

самым завалинкам, мимо босоногих ребятишек, сбегавшихся навстречу, мимо старух в

сапогах, глядящих из‐за прясла на диковинную машину.

Воронежские деревни выглядели поприветливее. Там как‐то прятали нищету – за

побеленным фасадом, за вишневым садиком. А здесь бедность выставлена напоказ, даже

дощатые крыши стоят черные, перепрелые, не сменяемые много лет. Но зато в ЦЧО и

посейчас ходят в лаптях, а здесь или босиком, или уж в сапогах. Другой обувки не видно.

Председатель сельсовета Цехминистрюк ожидал на крыльце. Рослый и медлительный

с гладко выбритым лицом, он сердито поглядывал то на стоявшую рядом женщину, то на

автомобиль.

Москалев наблюдал в ветровое стекло эту подплывающую картину. Цехминистрюк

дернул головой, и женщина сбежала с крыльца, со злостью посмотрев на «Бьюик». От ее

широкого шага длинная юбка неистово забилась вокруг грязных тупых сапог.

Иван поспешил выйти и крикнул:

‐ Постойте, женщина! Одна не дотолковалась, так, может, вместе дотолкуемся?

Цехминистрюк спустился с крыльца, пытаясь изобразить почтительность, пригнуть

свою видную фигуру, но у него не получилось – грудь по прежнему выдавалась вперед, как на строевом смотру.

‐ Так в чем дело‐то? – спросил Иван, смотря ему бледно‐голубые добродушные

глаза.

женщина стояла рядом, нахмуренная и решительная, на темном, худом лице ее

обозначались тонкие морщинки. Вязаный платок покрывал голову и накрест перетягивал

грудь, сквозь его прорехи чернела кофта.

‐ Мы тут разнарядку ввели по госзайму: с колхозной семьи – сорок рублей, с

единоличной – двадцать, ‐ стал объяснять Цехминистрюк глуховатым баском. – А у ней, у

Лампии этой, семья большая, мужик помер. Тяжело, конечно. Однако постановление

сельсовета есть постановление, и колхозники обязаны быть примером.

Иван повел взглядом на женщину и заметил вроде бы подрагивание губ, вроде

слеза скопилась под опущенными ресницами. Он через силу улыбнулся:

‐ Что за имя у тебя, вдова? Не слыхал я такого.

‐ Лимпиада меня звать‐то, ‐ сказала женщина, раскидывая действительно влажные

глаза. ‐ А на деревне Лампеей кличут.

‐ Это почему сельсовет установил льготы единоличникам? – спросил Иван, с

неприязнью подумав о том, что этого солдата не прошибёшь слезами.

‐ Середняки у нас главным образом, ‐ сказал Цехминистрюк. ‐ А с ними сами знаете…

Политика партии.

‐ Отстаёшь, председатель. Середняк уже не является центральной фигурой деревни, сейчас центральной фигурой является колхозник‐ударник. Это вбей и себе, и всем другим

покрепче. А ты Олимпиада, не ударница?

‐ Не записывалась. Работаю наравне с мужиками. Они на плугах, а я сею.

‐ Как норму выполняешь?

‐ Не спрашивала. Трудодни бригадир пишет мужикам побольше, женщинам

поменьше. Мы так и договорились, когда сошлись в колхоз.

‐ Но по‐разному и те и другие могут работать. Надо, чтоб заработок соответствовал

тому, как человек работает.

Цехминистрюк с благодарностью посматривал на Олимпиаду, которая возражала

Москалёву:

‐ Ежлив каждого по отдельности начнут учитывать, тогда зачем в и артель сходились?

Работали бы по одноличниками, сами по себе.

Иван и злился на эту замученную, темную женщину и жалел ее, вернее ‐ И злился ‐ то

от жалости. Ведь она бессознательно занимается кулацкой агитацией. Это что же такое?!

Бедность, отсутствие личного достатка возвела в принцип. Мается и думает, что так и

надо, что это и есть колхоз, И только просит о послаблении, когда уж становится

невмоготу.

Да и как ей мечтать о другой жизни, если любое богатство было от века только

враждебным? Как ей постичь после этого, что будет социалистическое богатство побогаче

кулацкого?

‐ Если тебе будут платить ровно с мужчиной, лучше тебе будет или хуже? сердито

спросил Иван.

‐ Дык лучше, конечно.

‐ Ведь у нас единственная задача, чтобы тебе‚ лучше было, дорогая моя! Лучше, а не

хуже. Понимаешь ты это или нет?

‐ Уж так обо мне и забота, ‐ застенчиво улыбнулась она, и за этой улыбкой, блеснувшей крепкими зубами, за тонкими морщинками на жесткой коже протянула вдруг

девушка, миловидная и робко кокетливая, не избалованная за всю свою жизнь ни

любовью, ни вниманием, ни лаской.

И захотелось Ивану что‐то немедленно сделать для ее счастья и что он мог сделать, кроме того, как дальним путем партийных мер хоть немного приблизить его ‐ такое еще

не близкое счастье?!

Цехминистрюк с достоинством сидел на заднем сиденье «Бьюика», ничего не

рассматривая, ничему не удивлялся и, облокотившись на спинку переднего сиденья, между раздвинутыми стеклами, поддакивал Москалеву.