Данте - страница 77
X. БУДУЩАЯ ЦЕРКОВЬ
Судьбы мира для Данте решаются где-то между будущим всемирным Государством и будущею Вселенскою Церковью, между «Градом человеческим» и «Градом Божиим», Civitas hominum и Civitas Dei, по Августину, — в каком-то их согласии или противоборстве. Но как относится, в религиозном опыте Данте, бывшая Церковь к будущей, — трудно понять, потому что мысли свои об этом он прячет, замуровывает в стену так же, как последние песни Рая, может быть, не только от страха Святейшей Инквизиции.
«До смерти огнем да сожжется», igne comburatur, в этом приговоре над Данте власти мирской — Флорентийской Коммуны, в 1302 году, повторяется суд власти церковной — папы Бонифация VIII:
этого хотят, этого ищут… там, где каждый день продается Христос, —
в Римской Церкви. В 1329 году, через восемь лет по смерти Данте, кардинал Бельтрандо дэль Поджетто сжигает «Монархию» и хочет сжечь кости Данте за «ересь». Медленно, в тоске изгнания, горел он и заживо на этом огне:
…Огонь тоски неугасимой
Мне пожирает тело на костях.
Глухо осудит «Монархию» и св. Антонин Флорентийский (1389–1459), а Тридентский Собор, в 1545 году, осудит ее уже громко. Но вековая тяжба Данте с Римскою Церковью все-таки ничем не кончится: он не осужден и не оправдан. Так и остался нерешенным вопрос, кто он такой, — еретик или верный сын католической Церкви. Но может быть, лучше было бы для Церкви осудить его, чем сделать с ним то, что будет сделано, — не увидеть его, не услышать, забыть; потому что, надо сказать правду, как она ни странна и ни маловероятна: в Церкви так же или еще больше, чем в миру, Данте забыт. Мгновенный огонь костра был бы менее жесток, нежели этот вечный холод забвения; огненные гробы ересиархов — меньшая казнь, в аду, чем ледяные гробы «сынов Иудиных» — предателей.
Данте — «еретик» не осужденный. В чем же ересь его? A вот в чем.
«Некогда гнусная алчность, cupiditas, старейшин фарисейских осквернила древнее священство… и погубила возлюбленный город Давидов (Иерусалим)… Так и вы ныне… влечете за собой все стадо Христово в бездну погибели, — пишет Данте кардиналам Римской церкви, после гибели императора Генриха VII. — Я, хотя и малейшая овца стада, никакой пастырской власти не имеющая, — все же милостью Божьей, есмь то, что есмь… и ревность по доме Его снедает меня… О, Святейшая Матерь, невеста Христова, каких ты себе детей породила, к стыду своему!.. Но знайте. Отцы, что не я один так думаю… И всегда ли все будут молчать, an semper et hoc silebunt?» Здесь уже слышатся первые гулы того великого землетрясения, которое начнется, но не кончится в Реформации.
Логовом своим сделала Римская Церковь «то место, где каждый день продается Христос». — «Древняя Волчица», antica lupa, ненасытимая Алчность, проклятая Собственность, или, как мы сказали бы, «социальная проблема», решаемая навыворот, не человеком и Богом, а человеком и диаволом: вот главная для Данте причина того, что мир погибает во зле, и «род человеческий блуждает во мраке, как слепой».
В небе седьмом, Сатурна, где бесчисленные Огни, души святых, нисходят по высочайшей лестнице, св. Петр Дамианский обличает Римскую церковь.
«Доколе же, о Господи, Ты терпишь?»
Так он сказал, и множество Огней,
По лестнице сошедши, закружилось,
И каждый круг их делал все прекрасней.
И, подойдя к нему, остановились,
И возопили столь великим воплем,
Что я ни с чем его сравнить не мог бы,
И слов не понял, — так был оглушен.
И обратился, в изумлении, к той,
Которая вела меня… Она, как мать
На помощь к сыну, бледному от страха,
Торопится, сказать мне поспешила:
… «О, если б ты услышал в этом вопле,
Который испугал тебя, мольбу,
То понял бы, что суждено тебе
Святое мщенье Божие увидеть
Еще до смерти».
Так начинается Страшный Суд над Римскою церковью, а кончается так:
«Слава Отцу, Сыну и Духу Святому!» — поет весь Рай в небе Неподвижных Звезд, и Данте видит четыре пламенеющих факела — апостолов Петра, Иакова, Иоанна и Адама. Вдруг белое пламя Петра,
Так, разгораясь, начало краснеть,
Как если бы свой белый свет Юпитер
Во рдеющий свет Марса изменил.
Хор Блаженных умолк, и, в наступившей тишине,
Сказал мне Петр: «Тому, что я краснею,
Не удивляйся; ты сейчас увидишь,
Как покраснеют все от слов моих.
Престол, престол, престол мой опустевший
Похитил он, и пред Лицом Господним,
Мой гроб, мой гроб помойной ямой сделал,
Где кровь и грязь, — на радость Сатане!»
Кто этот «он»? Только ли папа Бонифаций VIII? Нет, и тот, кто за ним, — за маленьким Антихристом — великий.
Тогда все небо покраснело так,
Как на восходе иль закате солнца,
Краснеет густо грозовая туча…
Я думаю, такого не бывало
Затмения на небе с той поры,
Как распят был Сын Божий на земле.
Самое страшное в этом Страшном Суде над Церковью — то, что он так несомненен: кто, в самом деле, усомнится, что если бы Петр увидел, что происходило в Церкви, за тринадцать веков до времени Данте и в последующие века, он покраснел бы от стыда и сказал бы то, что говорит у Данте:
Какого славного начала
Какой позорнейший конец!
О, Божий гнев, зачем же дремлешь ты?
Если же Церковь христианская и глазом не сморгнула от этого Страшного Суда Петрова-Дантова, так же, как Церковь иудейская — от суда Иисусова, это не значит, что Страшный Суд Божий минует ее здесь еще, на земле, и там, в вечности.
Два затмения, — это в раю и то на Голгофе, — равны, потому что две меры зла — одного, искупленного в миру, и другого, еще не искупленного в Церкви, — тоже равны. Сыну Божию, Второму Лицу Троицы, нужно было сойти на землю, чтобы искупить грех Адама (вот почему он присутствует здесь); надо будет сойти и Духу Святому, Третьему Лицу, чтобы искупить грех Церкви. Так, в обоих искуплениях, тайна Трех совершается. Вот почему «славою Отцу, Сыну и Духу Святому» — Трем. — начинается все; и число Апостолов — три: Петр, Иаков, Иоанн; и все это происходит в третьей части «Комедии», в XXVII песне «Рая»: 2 + 7 = 9, а «корень Девяти, Три, есть начало всех чудес». По этой симфонии чисел, звучащей и здесь, как повсюду у Данте, из последних глубин и высот, — видно, как для него значительно то, что здесь происходит, и как было бы значительно для нас, если бы мы это поняли.
