Люди из захолустья - страница 116
По ухабам сзади валил грузовик, попутный грузовик, и Василий Петрович гитарой загородил ему дорогу.
За рулем сидела молодая женщина. Она остановила машину не совсем ладно, мотор заглох. Василий Петрович, как хозяин, закинул гитару в кузов и ловко вскочил одной ногой на колесо.
- Что это я тебя будто не знаю. Давно ездишь?
Женщина ответила, что недавно. Она ездила несколько дней с инструктором, а теперь, в праздник, ей дали попрактиковаться одной. Женщина была приветлива и немного сконфужена.
- Ну, вали! - поощрил ее Василий Петрович.
Женщина хотела вылезти, чтобы завести мотор. Но Василий Петрович спохватился:
- Куликов, подсоби, живо!
Тишка, дичась, рванул у женщины из рук заводную рукоятку.
- Зажигание-то проверил? - строго окликнул его сверху Василий Петрович.
Тишка покраснел и, просунувшись через окно в кабинку, поправил рычажок. В кабинке около женщины райски пахло. И Ольга увидела около себя напряженные, совсем детские, загнутые ресницы.
Когда машина двинулась, Василий Петрович присел на угол кузова и всей пятерней хватил по струнам. И Тишка захохотал. Но Василий Петрович не смеялся, он пристально глядел куда-то в сторону, он даже вскочил и замолотил кулаками по крыше кабинки.
- Стой! Стой!
Вдоль тепляка, вдоль бесчисленных штабелей шамотного огнеупорного кирпича брел человек. Одна губа его была рассечена надвое, глаза кровяные. С похмелья все ему было ненавистно. И хотелось пить. Он увидел в тени тепляка водяную колонку. Подле никого не было... Человек приналег животом, что-то отвернул в колонке, и вода ударила из нее фонтаном. Человек ловил струю ртом, но его отшибало. Вода шумела, толстым столбом била вверх, ручьилась по земле... Человек попробовал завернуть гайку, но не смог, да он и не очень старался. Плюнув, махнул рукой и, не оглядываясь, поспешно свернул куда-то за кирпичи. А вода рвалась с треском, выше стропил тепляка, вода низвергалась на землю, сливалась в блистающие лужи. И уже не лужей, а целой рекой подтекала под драгоценный импортный, купленный на золото шамот...
- Стой! - орал Василий Петрович.
Выкрикнув дикое ругательство, он уже бежал к колонке. Тишка поглядел недоуменно на брошенную в кузове гитару и тоже прыгнул.
Василий Петрович яростно крутил гайку, но она не поддавалась или была свернута, вода с тою же силою била, свистала, обрушивалась на землю, на праздничные его брючки. Парень выпрямился и пустил вдоль тепляка новое ругательство, еще страшнее первого. Ольга в кабинке призакрыла глаза. Остановилось несколько любопытных. Василий Петрович зажал отверстие ладонями. Из колонки с визгом брызгало, стреляло, река под нижними рядами шамота продолжала прибывать. Тогда Василий Петрович с таким лицом, будто убивал кого-то, сорвал с себя майку и закрутил ее на колонку. Одной майки оказалось недостаточно, ее пучило, из-под нее хлестали струи. Василий Петрович прохрипел что-то Тишке. Тот тоже стащил с себя майку. Теперь Василий Петрович закупорил колонку окончательно и сам сверху лег животом, а сбоку к ней прижался голым животом Тишка, для крепости обхвативший руками и колонку и Василия Петровича. Издали уже спешило двое ротозеев из охраны. Василий Петрович костил их на все лады, без передышки.
Потом пошли к машине за гитарой.
- До свиданья,- хмуро бросил Василий Петрович Ольге.
Тишка ежился поодаль, стыдился. Гулянка не вышла, и было обидно, так на первый раз обидно, но он с верой смотрел на Василия Петровича. Оба повернули, побрели, полуголые, домой. Василий Петрович нес гитару на отлете, чтоб не замочить, праздничные брючки на нем жалко слиплись, и в руке оба несли по мокрому комочку - по майке.
Ольга глядела им вслед. Ей казалось, что она, наконец, поняла многое, и не только умом,- поняла какой-то лучшей, человечнейшей частью своего существа. По-матерински вспомнила она те ресницы...
Подопригора встретил компанию чисто выбритый, в белой рубашке. Через полчаса поднимались уже на гору. Это была та самая гора Красная, насыщенная чудовищными залежами драгоценной железной руды (руда эта выпирала даже на поверхность), знаменитейшая советская гора, у подножия которой и ради которой созидался небывалый завод-гигант. На рыжих увалах вершин бежала весенняя дымка, покоилось небо. Не было видно работающего человека, человек отдыхал, но и во временном этом безмолвии, в застылости буровых вышек, безлюдных карьеров, недомонтированных кранов проступал тот же стремительный и как бы общеопьяненный размах... Все на этой земле - сооружения, люди, подвиги - хотело, рвалось превысить черту всегдашнего, житейского... Компания приотдохнула, полюбовалась на солнечную, оставленную внизу долину. Журкин отыскал глазами свой завод. А вон зеркалится, горит за плотиной озеро, а вон и бараки шестого участка! Подопригора с лукавым видом сказал Поле:
- Относительно палаток я уже говорил кое с кем: дадут.
- Каких палаток? - удивилась Поля.
- Так мы же бараки-то будем штукатурить. А людей на время в палатки.
Поля еще не слыхала, что будут штукатурить. Это Подопригора заглаживал прошлое, преподносил к празднику подарок. Белоснежно-сияющие стены, от которых даже в пасмурный вечер светло! А у той, у товарки, стены тесовые, летом в оба гляди, чтобы клоп не завелся... Но Поля была не из тех, которых можно вмиг улестить. Протянула равнодушно:
- Во-от что...
А глаза у самой стали пылкие. Журкин прислушивался, понимал. Конечно, не тягаться ему с Подопригорой в таких делах. "Ну, подожди, зайдем на горку, выну гармонь..." И опять обнесло его дрожью от предвкушения песни.
