Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849 - страница 96
— Когда же можно вас видеть? — говорил между тем исподтишка студент.
— Ах, какие вы, право, странные! — отвечала веселая барышенка, еще пуще закрываясь платком.
— Вы находите? — снова начал студент.
— Разумеется! ги-ги-ги!
— Отчего же разумеется?
— Да как же это можно!
— Да отчего же это не можно?
— Да нельзя!
— Странно! — сказал студент, хотя, по-видимому, не отчаивался еще в успехе своего предприятия.
— Главное дело в том, — соображали вслух усы, — чтоб человеку цель была дана, чтоб видел человек, зачем он существует… вот главное — а прочее всё пустяки!
Иван Самойлыч начал прислушиваться.
— О, ваше замечание совершенно справедливо! ваше замечание, так сказать, выхвачено из природы!
Очевидно, что слова: «так сказать» — были сказаны бровями единственно для красоты слога и что на самом деле брови ни капли не сомневались насчет выхвачения из самой природы глубокомысленного замечания усов.
— То есть вы разумеете под этим то, что у французов зовется проблемою жизни? — спросил портфёль, сильно напирая на слово «проблемою».
— Что французы? что немцы? — лаконически отвечали усы, — уж поверьте моей опытности, уж мне лучше знать это дело, уж я там и служу… все это надуванция, всё Гога и Магога!.. это дело мне вот как известно!
И снова усы показали обнаженную ладонь чрезвычайно почтенного размера.
— Однако ж, согласитесь со мной, ведь и французская нация имеет свои неотъемлемые достоинства… Конечно, это народ ветреный, народ малодушный — кто же против этого спорит?.. Но, с другой стороны, где же найдете столько самоотвержения, того, что они сами так удачно назвали — резиньясьйон? а ведь это, я вам скажу…
И портфёль с таким увлечением уверял и напирал на свою речь, что все присутствующие закивали головами и действительно убедились, что «резиньясьйона», кроме французов, нигде не найти.
— Знаем мы! видали мы и французов и немцев! пожили-таки на своем веку! — говорили бесчувственные усы, — все это вздор! главное дело, чтоб человек видел, что он человек, знал бы цель!.. Цель-то, цель — вот она штука, а прочее — что? вздор! все вздор!.. уж поверьте моей опытности…
— Вот вы изволили выразиться насчет цели нашего существования, — скромно прервал Иван Самойлыч, — изволите видеть, я сам много занимался насчет этого предмета, и любопытно бы узнать ваши мысли…
Усы задумались; Мичулин ожидал с трепетом и волнением разрешения загадки.
— Лакей! что ж ты, братец, не остановишь! ворон считаешь, тунеядец! — загремела венгерка.
— Так и я тут выйду, — меланхолически сказали усы.
— А как же ваши мысли насчет этого обстоятельства? — робко заметил Иван Самойлыч.
— Все зависит от того, с какой точки взглянуть на предмет — разом сообразили усы.
— О, это совершенно справедливо! ваше замечание выхвачено из натуры! — отозвались надвинутые брови, в последний раз с особенным напряжением копая воображаемым заступом воображаемую яму, — все, решительно все зависит от точки зрения…
Усы и брови вышли из кареты. Медленно и неповоротливо поплелся снова экономический экипаж по гладкой мостовой.
— Когда же вас можно видеть? — по-прежнему спрашивал студент у веселой барышенки.
— Ах, какие вы странные! — по-прежнему отозвалась барышенка, закрывая рот платком.
— Отчего же странный? — приставал студент.
— Да как же это возможно!
— Да отчего же это невозможно?
— Да оттого, что нельзя!
— А я так думаю совсем напротив, — отвечал студент и дернул за снурок.
— Пойдемте! — сказал студент. Барышенка вздохнула.
— Пойдемте же! — снова сказал юноша.
— Ги-ги-ги!
Карета остановилась, студент вышел, барышенка немножко подумала — и все-таки пошла за ним, сказав, однако ж: «Ах, право, какие вы странные! уж чего не вздумают эти мужчины!» — но сказала она это решительно только для очищения совести, потому что студент уж вышел и ждал ее на улице.
Наконец и Ивану Самойлычу пришлось выходить. На улице, по обыкновению, сновала взад и вперед толпа, как будто искала чего-то, хлопотала о чем-то, но вместе с тем так равнодушно сновала, как будто сама не сознавала хорошенько, чего ищет и из чего бьется.
И герой наш отправился искать и хлопотать, как и все прочие.
Но и на этот раз фортуна, с обыкновенного своею настойчивостью, продолжала показывать ему нисколько не благовидный зад свой.
Как нарочно, нужный человек, к которому уж в несчетный раз пришел Иван Самойлыч просить себе места, провел целое утро на воздухе по случаю какого-то торжества. Нужный человек был не в духе, беспрестанно драл и марал находившиеся перед ним бумаги, скрежетал зубами и в сотый раз обещал согнуть в бараний рог и упечь «куда еще ты и не думал» стоявшего перед ним в струнке маленького человека с весьма лихо вздернутым седеньким хохолком на голове. Лицо нужного человека было сине от свежего еще ощущения холода и застарелой и уж прогорклой досады; плечи вздернуты, голос хрипл.
Иван Самойлыч робко вошел в кабинет и совершенно растерялся.
— Ну, что еще? — спросил нужный человек отрывистым и промерзлым голосом, — ведь вам сказано?
Иван Самойлыч робко приблизился к столу, убедительным и мягким голосом стал рассказывать стесненные свои обстоятельства, просил хоть что-нибудь, хоть какое-нибудь, хоть крошечное местечко.
— Я бы не осмелился, — говорил он, заикаясь и робея все более и более, — да ведь посудите сами, последнее издержал, есть нечего, войдите в мое положение.
