В мутной воде - страница 49
Однажды ночью ему не спалось, он задумался, сидя за книгой на своей кровати. В палате было тихо… все спали… Он прошел по комнате, осторожно ступая своим костылем, и заглянул в соседнюю палату.
— Ваше благородие! — прошептал чей-то голос.
Венецкий увидел, что с одной кровати кто-то машет ему рукой.
Он подошел к постели и остановился около молодого черноволосого солдата с бойким взглядом черных умных глаз. Венецкий очень любил Акимова, маленького, худощавого солдатика, привезенного в госпиталь из-под Плевны, где ему оторвало ногу. Он вынес операцию и теперь был вне опасности.
— Ваше благородие… Уж вы извините, а я к вам с просьбой! — снова повторил он.
— В чем дело?
— Напишите вы мне письмецо в деревню! Да только поскладней!
— Хорошо… Завтра напишу…
— Завтра?.. Мне бы теперь, пока все спят… Уж вы простите…
— Отчего это ты ночью писать вздумал?
— А так, мысли в голову лезут, и сна нет… Если вам не трудно…
Венецкий принес бумагу и перо и присел около.
— Ну, что же писать?
— А напишите вы брату Леонтию Иванову, что, слава богу, поправляюсь и что по милости господа вернусь домой с одной ногой, за что пенсии буду получать целых три рубля в год, а може и четыре. И еще пишите, ваше благородие, чтоб он не думал, будто здесь очень радостно… Тоже и у нас свои мироеды есть, только они здесь прозываются не так, как у вас, мол. И тоже нашему брату, солдату-христианину, прижимка отовсюду большая, а надежда малая. И ротный, и фельдфебель, и капральный охулки на руку не кладут, а мы, мол, нередко сухариком закусывали да слезки глотали за святую Русь… Так-то… И как есть я теперь калека… И на том, мол, спасибо, а то многие помирали, — и того хуже…
Акимов остановился.
— И напишите, ваше благородие, еще, что и здесь господа нашего брата любят, как кошка собаку… Хороших господ мало; есть — нечего греха таить, а мало… Вы думаете, мужики, что так оно и следует быть, а в мыслях у меня, что не так оно следует быть и что ежели даже и собаку лупцовать, то она не сможет. А главное, от нашего затемнения…
Долго еще диктовал солдат, и когда Венецкий наконец кончил, то Акимов просил его отослать письмо.
— Очень вам буду благодарен, ваше благородие… И теперь, как мысли эти самые вы написали, мне как будто и легче…
На следующий день Неручный, осматривая больных, объявил Венецкому, что его назначили в другой госпиталь.
— Куда?..
— В Орхание!.. — отвечал задумчиво Неручный. — По жребию досталось.
— Не хочется?..
— Все равно!.. — как-то печально проговорил Неручный, — видно, судьба!
— Жаль, что вы уезжаете. Без вас скучно будет.
— Вам еще недель пять, а то и шесть надо в госпитале пробыть. Ранища-то у вас здоровенная была, и свободно ходить вам еще не скоро можно будет… Я бы советовал вам ехать в деревню… Там скорей поправитесь…
Венецкий последовал его совету, подал прошение в отпуск по болезни и через три дня получил разрешение. Оба приятеля крепко пожали друг другу руки при расставании… Венецкий опять утешал Неручного, но Неручный был сумрачен и все говорил, что ему не вернуться в Россию.
— Кланяйтесь матушке да скорей поправляйтесь на вольном воздухе… К тому времени, быть может, и война кончится… Теперь мы снова зашагали вперед… Бог даст, на новую Плевну не наткнемся.
— Возвращайтесь и вы… Вместе посмеемся над вашими предчувствиями.
— Навряд!
Они еще раз обнялись и расстались…
Наконец-то он узнает об Елене! — думалось Венецкому, когда он ехал в прекрасном санитарном поезде в Россию.
Глава двадцать шестая
Неожиданная радость
Слабая натура Елены не выдержала потрясений последних дней. Она занемогла. Старик отец перевез Елену на свою квартиру, поместил в своем кабинете и не отходил от дочери ни на шаг. Доктор объявил, что у Елены нервная горячка.
Прошло пять дней, тяжелых дней. Елена бредила, металась, никого не узнавая. Чепелев был безутешен. Он не отходил от постели своей любимицы и за эти пять дней совсем осунулся, проводя бессонные ночи.
С тоскою прислушивался он к ее бессвязному бреду, глядел на маленькое, исхудавшее, бледное личико, на впавшие, большие, кроткие глаза, тоскливо перебегавшие с предмета на предмет, и горько поникал головой. Тихие слезы невольно текли из его глаз.
«Неужели Леночка?..»
Он гнал от себя эту ужасную мысль и допрашивал доктора. Доктор говорил, что пока опасности нет и что беспокоиться нечего.
Наступил шестой день. Только что пробило девять часов. Старик, дремавший на кресле, открыл глаза и взглянул на Елену. Она крепко спала, дыхание ее было ровное. Старик прислушался и опять задремал. Наконец Елена пошевелилась. Отец встрепенулся.
— Леночка… Голубчик мой! — нежно прошептал он, нагибаясь к ней и глотая слезы. — Скажи словечко… Лучше тебе?
— Лучше, папа, милый мой!.. — проговорила Елена, тихо улыбаясь.
— Ну, вот и слава богу… Я знал, что тебе сегодня будет лучше… Я видел, как ты хорошо спала!.. — говорил Чепелев, сияя улыбкой, в то время как слезы лились из его глаз.
— Чего же ты плачешь, дорогой мой? Мне гораздо лучше. Я чувствую себя совсем хорошо… Только слабость… Ты не плачь…
Она протянула свою тонкую руку отцу. Старик улыбался сквозь слезы, слушая тихий голос своей «девочки», и, целуя ее руку, говорил:
— Я не плачу… Я так… А ты, девочка, прими-ка лекарство… Чаю хочешь?
— Хочу.
— Вот и молодец, что хочешь чаю!.. Сейчас принесу тебе чаю, а то ты ничего не ела эти дни…
