Масоны - страница 190
- Поэтому вы прежде всего, - заговорил Сергей Степаныч с своей английской важностью, - желаете исходатайствовать смягчение участи вашего свояка, так, кажется, я назвал?
- Так, словом, Лябьев по фамилии! - отвечал Егор Егорыч.
- Фамилию его я помню и даже слыхал некоторые его музыкальные пьесы... Но, независимо от прошения его, вы утверждаете, что он убил совершенно неумышленно своего партнера?
- Это не я один, а вся Москва утверждает, и говорят, что не он собственно убил, а какой-то негодяй есть там, по прозванию Калмык, держащий у себя открытый картежный дом, который подкупил полицию и вышел сух из воды... Вообще жить становится невозможным.
- Да почему же уж так? - спросил Сергей Степаныч.
- Да, потому, - крикнул Марфин, - что, во-первых, порядочным людям служить нельзя... Мы в нашей губернии выбрали одного честного человека в исправники, который теперь уличает этого негодяя Тулузова и вместе с тем каждоминутно ждет, что его выгонят из службы. Прежде, бывало, миротворили и кривили совестью ради связей, дружбы, родства, - гадко это, но все же несколько извинительно, а теперь выступила на смену тому кабацкая мощь, перед которой преклоняется чуть ли не все государство, чающее от нее своего благосостояния... И ходят ныне эти господа кабатчики, вроде Тулузова, по всей земле русской, как богатыри какие; все им прощается: бей, режь, жги, грабь... Но зато уж Лябьевы не попадайся; их за то, за что следовало бы только на церковное покаяние послать, упрячут на каторгу!..
- О, нет! Вы очень в последнем случае ошибаетесь! - перебил Егора Егорыча довольно резко Сергей Степаныч. - Если в прошении господина Лябьева на высочайшее имя достаточно выяснено, что им совершено убийство не преднамеренно, а случайно, то я уверен, что государь значительно смягчит участь осужденного, тем более, что господин Лябьев артист, а государь ко всем художникам весьма милостив и внимателен.
- Государь, я знаю, что милостив, - закричал на это Марфин, - но, по пословице: "Царь жалует, да псарь не жалует", под ним-то стоящим милее Тулузовы и кабатчики!
В лице Сергея Степаныча при этом пробежало уже заметное неудовольствие. Егор Егорыч сколько ни горячился, но подметил это и еще сильнее закричал:
- Я не о вас, каких-нибудь десяти праведниках, говорю, благородством которых, может быть, и спасается только кормило правления! Я не историк, а только гражданин, и говорю, как бы стал говорить, если бы меня на плаху возвели, что позорно для моего отечества мало что оставлять убийц и грабителей на свободе, но, унижая и оскверняя государственные кресты и чины, украшать ими сих негодяев за какую-то акибы приносимую ими пользу.
Сколь ни прискорбно было Сергею Степанычу выслушивать все эти запальчивые обвинения Егора Егорыча, но внутренно он соглашался с ним сам, видя и чувствуя, как все более и более творят беззакония разные силы: кабацкая, интендантская, путейская...
- Касательно того, - начал он размышляющим тоном, - что Тулузов убийца и каторжник, я верю не вполне и не вижу, из чего вы это усматриваете...
- Об этом-с в нашей губернии, - принялся выпечатывать Егор Егорыч, началось дело, и у меня в руках все копии с этого дела; только я не знаю, к кому мне обратиться.
- Конечно, к министру внутренних дел, тем более к такому министру, как нынешний; он потакать не любит.
- Такого нам и надо! Нам нельзя еще жить без дубинки Петра!.. Но я не знаком совершенно с новым министром.
- О, это все равно! - сказал Сергей Степаныч и, немного подумав, присовокупил: - Я послезавтра увижусь со Львом Алексеичем и скажу ему, что вы очень бы желали быть у него. Он, я уверен, примет вас и примет не официально, а вечером.
- Мне не одному у него нужно быть, а с моим деревенским доктором, который поднял и раскрыл дело Тулузова и который по этому делу имел даже предчувствие за несколько лет пред тем, что он и не кто другой, как он, раскроет это убийство; а потому вы мне и ему устройте свидание у министра!
- Непременно! - обещал Сергей Степаныч.
- А когда вы меня оповестите о том?
- Да всего лучше вот что, - начал Сергей Степаныч, - вы приезжайте в следующую среду в Английский клуб обедать! Там я вам и скажу, когда Лев Алексеич{562} может вас принять, а вы между тем, может быть, встретитесь в клубе с некоторыми вашими старыми знакомыми.
- Очень рад, очень! - отозвался на это Марфин. - Ну, а как у вас в Петербурге масонство процветает? Все, я думаю, на попятный двор удрали?
- Не могу сказать, чтобы так это было. Все, кто были масонами, остались ими; но вымирают, а новых не нарождается!
- Да! - согласился с этим Егор Егорыч и присовокупил: - Хочу от вас заехать к князю Александру Николаичу.
- Это, конечно, следует вам сделать. Только князь, вероятно, вас не примет.
- Отчего?.. Неужели он так болен?
- И болен, а главное, князь теперь диктует историю собственной жизни Батеневу...
- Никите Семенычу Батеневу? - переспросил Егор Егорыч.
- Никите Семенычу! - отвечал Сергей Степаныч. - Хотя, в сущности, это вовсе не диктовка, а Батенев его расспрашивает и сам уже излагает, начертывая буквы крупно мелом на черной доске, дабы князь мог прочитать написанное.
- Это хороший выбор сделал князь! - заметил Егор Егорыч. - Образ мышления Батенева чисто мистический, но только он циничен, особенно с женщинами!
- Этого я не скажу, - возразил Сергей Степаныч, - и могу опровергнуть ваше замечание мнением самих женщин, из которых многие очень любят Никиту Семеныча; жена моя, например, утверждает, что его несколько тривиальными, а иногда даже нескромными выражениями могут возмущаться только женщины весьма глупые и пустые.
