Сахарный немец - страница 25
- Много ты знаешь,- будто отвечает Зайчику дьякон, повернувшись бочком с телеги, - да ладно: вот с'езжу на требу, человек за горой удавился,- вот оберну, господин охвицер, и тогда уж мы с тобой потолкуем!
Странно Зайчику: до дьякона будет верста, а слышно-о! А может даже больше версты!
Ночью все предметы ближе подходят, только меняют лицо.
- Должно, что по росе так голос приносит,- решил Зайчик, - ну и дьякон: коса больше, чем у отца Никанора!
Смотрит Зайчик, ничуть и не страшно!
Ну что ж из того, что под горой человек висит на осине?..
Мертвых Зайчик видал...
Столько их на войне... подумаешь тоже, какая нередкость...
Да и мертвые страшны не все, а первые три дня после смерти так и все мертвецы добрее и лучше живых!
- Невежа! А еще охвицер,- кричит ему с самой горки дьякон,- науку тоже прошел, а в голове нескладиха! - Зайчика пот пробил, и к ногам побежали мурашки, силится и не может понять, как же это: Зайчик только подумал, а дьякон уже услыхал...
В это время дьякон свернул с горки, снял с осины человека, должно быть, была это баба, а если мужчина, так наверно заезжий купец,- больно брюхо велико, у мужиков таких не отрастает,- снял человека, на горку опять махонул и... круто... на небо!
По небу грохот пошел, катится по небу телега, так тьма и растет...
От грохота падают звезды, месяц, совсем незрячий, за горку хотел укатиться, расплылись с дремоты и губы и нос у него по лицу, стал он похож на яичко, какие Зайчик с горки по Пасхам в детстве катал,- хотел укатиться, да дьякон вдруг телегу круто на него повернул и... раздавил, инда колесо так и скрипело, так и гремело:
- Э-эй, сторонись, сторонись! Задавлю как яичко!
Тьма повалила вниз и вверх от телеги, и только минутку колесный обод сиял яичным желтком, позолотил и потешил глаза хмуро-золотистый свет, а потом, попавши в колею, погаснул и... ринулась тьма на землю и небо!
* * *
Слышно только, как над самым селом катит телега и камушки с-под колес летят со свистом и падают на крышу, то тихо, то барабаня крупной дробью в железо.
Сколько времени пролежал так Зайчик,- Бог его знает!
Слышал только, закутавшись с головой в одеяло, только оставивши маленькую щелку для глаз, как под колесный скрип и визг от накрылья телеги хлопал на шесте крыльями старый петух и не вовремя пел, видно, хотел разбудить хозяев и пораньше поднять на ноги...
Потом вдруг, будто над самой кровлей, раздался грохот и треск, должно быть, дьякон не в меру свинью разогнал, телега задела за придорожный пень и все: дьякон, телега, свинья и толстый купчина или баба - кто их там знает все полетело под откос в овраг, с оглобель золотые тяжи свалились, вожжи, постромки, обшитые рясной парчой, разорвались на мелкие части, мелькнув только и окошко, заставив зажмурить глаза и схватиться за сердце, долго-долго гудело в великой утробе земли и под застрехой высокого неба потом все утихло, в окнах, будто развесили трепаный лен, - сбелело, за пряслом мутный день поднял белесую голову и взглянул растекшимся глазом в окно.
* * *
Зайчик с постели поднялся, глаза ломило, словно с долгой натуги, и на яву ли, в полусне ли увидал чуть приоткрытую дверь, из-за которой высунула к нему как снег за это время побелевшую голову Фекла Спиридоновна:
- Вставай, Миколенька, вставай!.. Мы с отцом уже попили чаю, не хотели тебя будить... уж и гроза сегодня прошла перед утром, да диво-то - в такую пору с молоньею и градом, - не запомнит никто!
- Затрещала сорока! - прогудел за ней Митрий Семеныч.
- Должно, что скоро, отец, выпадет снег! - обернулась Фекла Спиридоновна.
- Не загадывай срока, тащи лучше самовар поскорее, - отвел Феклу Спиридоновну Митрий Семеныч от двери и вошел к Зайчику в горницу.
ЧАЙНЫЙ КОРОЛЬ
Зайчик вдруг почувствовал себя веселым и бодрым, увидя отца и мать с самоваром: видно, всё же отдохнул в огородной ограде, отдышался от порохового дыма на мяте и божьей траве, глотнув-ши всласть домашнего уюта и тишины.
Мать водрузила на стол самовар, как роту расставила блюдца и чашки, а посредине поставила блюдо, в котором по крутым краям взбирался Афон, нарисованный очень искусно, в блюдо положила печеных яиц, которые Зайчик очень любил, свежий ломоть душистого хлеба на яйца, сбоку поставила большую чашку снежной сметаны, а на спинку от стула повесила колбасиный круг домашнего изготовленья, сочный, душисто скопченный самим Митрием Семенычем и большой, как лошадиный хомут.
Смотрит Зайчик прямо в лицо самовару и в самоварной начищенной к такому случаю меди видит свое лицо, такое красивое, здорово-ядреное, но скорбное и нежное, затаившее где-то в глубине заси-ненных под черной ресницей глаз такую печаль и тревогу, которым, кажется, нет и не будет конца.
- Ну вот и дело, видишь, на лад пошло: ишь, Микалаша,- как огурчик с гряды,- сказал Митрий Семеныч,- лежи... лежи... Лежа и чаю попьешь, а я начал за тебя положу.
- И то, батюшка, полежу! - улыбается Зайчик.
Митрий Семеныч встал под икону, подкинул к ногам подрушник, осенился, затрусил бородой на икону и скоро бухнул в землю три раза.
- Я, Микалай, каждый день сорок поклоном кладу за тебя... да мать тоже столько...
Улыбается Зайчик отцу.
- На старости лет ты бы спину себе не трудил,- говорит.
- Э, что за труд: родительская молитва со дна моря достанет,- подошел к столу Митрий Семеныч, потирая руки и оглядывая все повеселевшими глазами, ну, давай-ка колбаски!..
- Хорош у нас самовар,- говорит Зайчик.
- Король, одно слово,- гладит бороду Митрий Семеныч.
И правда: Зайчик взглянул на комфорку: корона!
Корона и есть!
И сам он пузатый король, и только кажется это, да так все говорят: поставь самовар!
