Том 20. Избранные письма 1900-1910 - страница 37

Вникнув в процесс установления общественного мнения при теперешнем распространении печати, при котором читают и судят благодаря газетам о предметах самых важных люди, не имеющие об этих предметах никакого понятия и по своему образованию не имеющие даже права судить о них, и пишут и печатают свои суждения об этих предметах газетные поденные работники, столь же мало способные судить о них, при таком распространении печати надо удивляться не ложным суждениям, укоренившимся в массах, а только тому, что встречаются еще иногда, хотя и очень редко, правильные суждения о предметах. Это особенно относится к оценке поэтических произведений.

Судить о вкусных кушаньях, приятных запахах, вообще приятных ощущениях может всякий (и то бывают люди, лишенные способности чуять запах и видеть все цвета), но для суждения о художественных произведениях нужно художественное чувство, очень неравномерно распределенное. Определяет же достоинство художественных произведений толпа, печатающая и читающая. В толпе же всегда больше людей и глупых и тупых к искусству, и потому и общественное мнение об искусстве всегда самое грубое и ложное. Так это всегда было и так в особенности в наше время, когда воздействие печати все более и более объединяет тупых и к мысли и к искусству людей. Так теперь в искусстве — в литературе, в музыке, в живописи — это дошло до поразительных примеров успеха и восхваления произведений, не имеющих никакого ни художественного, ни еще менее здравого смысла. Я не хочу называть имен, но если вы следите за теми дикими проявлениями душевной болезни, которая в наше время называется искусством, вы сами назовете имена и произведения.

И потому я не только не ожидаю того, чтобы могла уничтожиться ложная слава Шекспира и древних (не хочу их называть, чтобы не раздражать людей), но ожидаю и вижу устанавливание точно такой же славы новых Шекспиров, основанное только на глупости и тупости людей печати и людей большой публики. Жду даже того, что этот упадок общего уровня разумности будет становиться все больше и больше не только в искусстве, но и во всех других областях: и в науке, и в политике, и в особенности в философии (Канта никто уже не знает, знают Ничше) — и дойдет до всеобщего краха падения той цивилизации, в которой мы живем, такого же, каково было падение египетской, вавилонской, греческой, римской цивилизации.

Психиатры знают, что когда человек начинает много говорить, говорить, не переставая, обо всем на свете, ничего не обдумывая и только спеша как можно больше сказать слов в самое короткое время, знают, что это дурной и верный признак начинающейся или уже развившейся душевной болезни. Когда же при этом больной вполне уверен, что он все знает лучше всех, что он всех может и должен научить своей мудрости, то признаки душевной болезни уже несомненны. Наш, так называемый, цивилизованный мир находится в этом опасном и жалком положении. И я думаю — уже очень близко к такому же разрушению, которому подверглись прежние цивилизации. Извращение понятий людей нашего времени, выражаемое не в одной переоценке Шекспира, но во всем отношении и к политике, и к науке, и к философии, и к искусству, служит главным и знаменательным признаком этого.

Лев Толстой.

2/15 марта 1907.

167. Н. А. Морозову

1907 г. Апреля 6-11. Ясная Поляна.

Уважаемый Николай Александрович (прошу извинить меня, если я ошибаюсь в вашем отчестве). Благодарю вас за присылку вашей книги. Я еще не получал ее. Постараюсь внимательно прочесть ее и составить себе о ней определенное мнение, насколько позволят мне это мои поверхностные знания астрономии.

С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам

Лев Толстой.

6 апреля 1907.

Книгу вашу я получил и прочел, и при чтении ее оправдалось мое предположение о моей некомпетентности в астрономических соображениях. Тоже и по отношению автора откровения. Вообще должен сказать, что предмет этот мало интересует меня.

Другое дело ваши записки, которые я прочел с величайшим интересом и удовольствием. Очень сожалею, что нет их продолжения.

Л. Т.

11 апреля.

168. М. А. Стаховичу

1907 г. Апреля 15. Ясная Поляна.

Милый Михаил Александрович,

Просьба к вам. Есть писатель Семенов, очень хороший и далеко не оцененный, особенно в первых его вещах. Как и вся наша братья, он пишет что дальше, то слабее. Но не в том дело. Ему запрещен въезд в Россию. Это ему очень тяжело. Не можете ли помочь ему: попросить Столыпина или кого еще. Я не думаю, чтобы его присутствие в России угрожало тому беспорядку, который так заботливо охраняется. Пожалуйста, сделайте, что можете, и не сетуйте на меня.

О ваших занятиях в Думе ничего не пишу, потому что знаю, что и вы своим присутствием в ней исполняете только тяжелую обязанность.

Дружески жму вашу руку.

Лев Толстой.

169. Д. В. Стасову

1907 г. Июля 7. Ясная Поляна.

Простите, пожалуйста, уважаемый Дмитрий Васильевич, что долго не отвечал на ваше письмо. Письма вашего милого брата почти все у моей жены в Москве. Она обещала, когда будет в Москве, исполнить ваше желание. Если здесь есть письма, то мы разыщем их и пришлем вам.

От всей души желаю успеха вашему хорошему делу.

Готовый к услугам

Лев Толстой.

7 июля.

1907.

170. Вел. Кн. Николаю Михайловичу

1907 г. Сентября 2. Ясная Поляна.

Очень вам благодарен, любезный Николай Михайлович, за книги и милое письмо. По теперешним временам мне особенно приятна ваша память обо мне. Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Козьмича, легенда остается во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему, но едва ли не только кончу, но едва ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалею. Прелестный образ.