Том 10. Рассказы, повести 1898-1903 - страница 100
Совсем иначе выступил в 1898 г. А. М. Скабичевский, который прежде тоже упрекал автора «Пестрых рассказов» в равнодушии, безыдейности и предрекал Чехову горькую участь. Когда была опубликована вся трилогия, в газете «Сын отечества» он напечатал статью «Текущая литература. Новые рассказы А. Чехова: „Человек в футляре“, „Крыжовник“, „О любви“». Свой обзор Скабичевский начал словами: «Г. Чехов — писатель безыдейный; это у нас решено и подписано. Тем не менее, когда выходит новый рассказ г. Чехова, он первый разрезается в книжке журнала, прежде всего читается и производит такое сильное впечатление на читателя, так настраивает его, подымая в нем ряд новых мыслей и соображений, как не действуют многие из так называемых идейных произведений…» Далее Скабичевский утверждал, что главное достоинство Чехова — «именно — безыдейность, но безыдейность не самих его произведений, а той жизни, которую изображает г. Чехов <…> каждая строка <…> Чехова вопиет против безобразия приводимых автором фактов…».
Отметив чисто «внешнюю связь» между рассказами, критик пояснял затем, что, по его мнению, рассказы объединены лишь «меланхолическим настроением автора», а настроение это обусловлено «зрелищем пустоты и бессодержательности нашей жизни и всякого рода нравственных уродств, встречающихся на каждом шагу ее бестолковой сутолоки». Любовную историю Беликова он нашел несколько шаржированной и потому мало правдоподобной, эпизод с Коваленко — грубоватым и потому излишним.
Но примечателен вывод, какой сделал Скабичевский о самом типе «человека в футляре»: «… личность Беликова является замечательным художественным откровением г. Чехова; одним из тех типов, которые, вроде Обломова или Чичикова, выражают собою или целую общественную среду, или дух своего времени» («Сын отечества», 1898, № 238, 4 сентября).
Мысль Скабичевского о «человеке в футляре» как типе общественном развивал позднее А. И. Потапов: «В произведениях г. Чехова, относящихся к последнему времени, чаще стала проглядывать умение обобщать наблюдения и переносить таким образом постановку вопроса с индивидуальной, случайной почвы на почву общественных отношений <…> Таков „Человек в футляре“. Это одно из лучших произведений г. Чехова, и представляет оно собою осязательный протест против „формы“, выедающей живое содержание» (Ал. Потапов. А. П. Чехов и публицистическая критика. — «Образование», 1900, № 1, отд. II, стр. 26–27).
В октябре 1898 г. новые рассказы Чехова были подробно разобраны А. И. Богдановичем, который поместил в журнале «Мир божий» «Критические заметки» с характерным подзаголовком: «Пессимизм автора. Безысходно мрачное настроение рассказов. Субъективизм, преобладающий в них». «Есть что-то в последних произведениях г. Чехова, — начинал свой разбор Богданович, — что углубляет их содержание, быть может, помимо воли самого автора, придает им какую-то терпкость и остроту, волнует и причиняет острую боль читателю». Вспомнив повести «Мужики» и «Моя жизнь», Богданович писал: «Но его последние три рассказа, появившиеся в летних книжках „Русской мысли“, не менее глубоки, жгучи и значительны» («Мир божий», 1898, № 10, отд. II, стр. 2).
Рассказ «Человек в футляре», по мнению Богдановича, — «лучший из них и самый значительный по содержанию темы и типичности выхваченного из жизни явления. Кому не знаком этот жалкий, ничтожный, плюгавенький и в то же время страшный „человек в футляре“, для которого жизнь свелась к отрицанию жизни? Он, как кошмар, давит всё живое, сдерживает проявление всякого общественного, альтруистического движения своим мертвящим припевом — „как бы чего не вышло“. Эта ходячая пародия на человека изображена автором с поразительным совершенством, что при необычайной естественности и простоте, с какою написан весь рассказ, делает эту фигуру почти трагическою» (там же).
Далее Богданович дал характеристику Беликова, раскрывающую суть этого образа: Беликов — «мастерски написанный портрет, вдумываясь в который чувствуешь, какая глубокая правда лежит в его основе. Беликов — это сама жизнь, та житейская тина, болото, с которым приходится иметь дело на каждом шагу, которое всё затягивает, всё грязнит и душит в своей вонючей грязи. Беликов — это общественная сила, страшная своей неуязвимостью, потому что она нечувствительна, недоступна человеческим интересам, страстям и желаниям <…> Вся сила Беликова <…> в окружающей среде, в слабости ее, в расплывчатости нравственных и всяких других устоев, в бессознательности подлости, составляющей общественную основу той жизни, где процветают Беликовы». Однако либеральный критик, каким был Богданович, не согласился с крайностью выводов Чехова. «В этом художественном преувеличении, — писал он дальше, — в безмерности авторского пессимизма, как бы он ни оправдывался действительностью, всё же чувствуется натяжка. Слишком мрачное, до болезненности безотрадное настроение автора не позволяет ему разобраться в массе условий, создающих футлярное существование для русского обывателя» (стр. 6).
Богданович критиковал Чехова за то, что он не дает «ни малейшего утешения, не открывает ни щелочки просвета в этом футляре, который покрывает нашу жизнь, „не запрещенную циркулярно, но и не вполне разрешенную“. Созданная им картина получает характер трагической неизбежности. Фигура Беликова разрастается, если не в общечеловеческую, то в общерусскую, получает значение не временного, наносного явления, которое должно исчезнуть вместе с вызвавшими его причинами, а постоянного, в нас самих коренящегося» (стр. 6).
