Фантазии женщины средних лет - страница 134
Потом он отправился к Рицхе, и тот принял его внизу. Держался Август официально и сразу же заявил, что хотя считает эту затею чистейшим безумием, но раз Марк так решил, пускай, в конце концов, это его жизнь и он вправе ею распоряжаться по собственному разумению. Они пошли вдвоем в адвокатскую контору, она находилась недалеко, и по дороге Рицхе осведомился, почему Марк так утомленно выглядит.
– Я вас спрашиваю по той причине, – сказал он, – что, если вы передумаете, а я вас заклинаю передумать, мы все сможем аннулировать, я имею в виду все наши договоренности.
Сегодня Штайм слушал рассеяно.
– Да нет, – сказал он, – при чем тут мое решение. Не в нем дело.
– А в чем же? – спросил Август.
– Да картина. Я вижу ее, чувствую, слышу. Она пытается мне что-то сказать, а я бьюсь и не могу расслышать, понимаете, кажется, уже на слуху, уже различаю – а не могу. Черт, первый раз такое.
Они вошли в контору. Формальная часть оказалась утомительной, но в конце концов все было закончено и подписано к взаимному удовольствию адвоката и самого Марка, только Рицхе хранил непроницаемый вид. Выйдя на улицу, Марк протянул ему руку.
– Не бойтесь, не бойтесь, я не прощаюсь навсегда, пока я только говорю до свидания. Я к вам еще забегу.
Он давно заготовил эту фразу, и Рицхе ей поверил. И они расстались, один в мешковатых мятых брюках на длинных не сгибающихся ногах, другой в аккуратном, ладно сидящем костюме, говорящем о респектабельности его владельца.
Штайм обманул его, он не пришел ни завтра, ни на второй день, он не пришел никогда. Через неделю хозяйка зашла в его комнату, чтобы пригрозить выселением за неуплату, но в комнате никого не было. Однако на столе она обнаружила записку. В ней говорилось, что ее автор, художник Марк Штайм, находясь в здравом уме и трезвой памяти, принял решение покончить с собой и собирается этой же ночью прыгнуть с моста. Дальше приводились причины, среди которых упоминались деньги, нищета, слабое здоровье, невозможность писать, ну и прочие, которые все же давали право усомниться в здравости ума и в трезвости памяти художника.
Хозяйка бросилась в полицию, она не была злой женщиной, иначе бы давно выселила покойника. В полиции выяснили, что несколько случайных прохожих видели, как второго дня, рано утром, еще до рассвета, кто-то прыгнул в реку с моста и так и не всплыл. Тело пытались найти, да куда там, и по тому, как сходились показания свидетелей с оставленной запиской, был сделан вывод, что художник Марк Штайм покончил с собой, о чем назавтра напечатали все местные и даже две центральные газеты.
Но он не покончил с собой, он жил теперь в другом городе под новой фамилией, сильно полысел, постарел, да и лет прошла вереница. Он приобрел даже не квартиру, а большой дом с верандой и мастерской на третьем этаже, зимой ездил на юг, начал лучше одеваться и даже женился на приятной женщине, которая приглядывала за его туалетами и родила ему ребенка. Иногда он уходил на целый день из дома, шел в музей и смотрел на свои картины, наблюдая, как замирают перед полотнами посетители, и, конечно, ему было немного жаль своей молодости, ее увлеченности, страсти, даже бедности, как всем нам жаль молодости, какой бы она ни была. А потом он возвращался домой и играл с ребенком, а после поднимался в мастерскую и пробовал рисовать.
Однажды через много лет, будучи на курорте, располневший, в белом льняном костюме, с тростью, на которую ему теперь приходилось опираться, он, оставив на пляже жену, все еще не потерявшую женских прелестей, и взрослую дочь, отправился на прогулку. По дороге он остановился у входа в летнее (здесь всегда было лото) кафе и, поколебавшись с минуту, зашел внутрь. Он сел и заказал рюмку коньяка и долго смотрел на пожилого господина, сидящего за соседнем столиком. Тот наконец заметил его взгляд и улыбнулся, не зная, как реагировать на столь навязчивую пристальность.
– Позвольте? – спросил тот, кто в молодости был Марком Штаймом Пожилой господин пожал плечами, он читал газету и не хотел прерывать приятное одиночество, которое лелеял в себе, особенно последние годы. Но отказывать было неприлично.
– Коньяк? предложил бывший Штайм.
– Нет, спасибо. Я не пью.
– Когда-то вы не брезговали коньяком, даже по утрам.
– Простите? – удивился пожилой господин.
– Однажды вы сказали мне, что коньяк это радость. Вы тогда перечисляли радости. Среди них был коньяк.
– Я имею честь вас знать? – Глаза Рицхе прищурились, ему и самому казалось, что он видел это лицо. Но где, когда?
– Конечно, Август. Мы были даже дружны.
– Видимо, возраст. К тому же, знаете, коньяк по утрам. – Рицхе улыбнулся. – Вы не напомните мне?
– Конечно, напомню. Но вы должны пообещать, что не станете кричать, показывать пальцем и вообще звать на помощь.
– Не может быть! – Рицхе отпрянул.
– Вы ведь собирались мне пообещать.
– Но этого не может быть!
– Почему же нет? Я думал, вы поймете с самого начала. Но вы оказались менее проницательны, чем я думал. А может быть, вы недооценили меня, подумали, художник, витает в облаках. Знаете, такие стереотипы?
– Марк Штайм, Марк Штайм. – Он по-прежнему не верил и качал головой.
– Пожалуйста, не произносите мое имя так громко. К тому же это давно уже не мое имя. Я теперь Огюст Силен.
Рицхе заговорил почти шепотом.
– Но вы же утонули. Об этом писали все газеты, полиция вела расследование, они два раза вызывали меня давать показания, и я рассказал о нашем разговоре, не все, конечно. Все считали, что вы бросились с моста.
