Операция «Остров Крым» - страница 110
– Зачем вы мне это рассказываете? Уж не думаете ли утешить?.. Извините, Говард Генрихович, опять мой глупый язык…
– Я хотел еще сказать, что для меня было огромной честью с вами служить…
– Вы хотите сказать – нянчиться? – усмехнулся Верещагин. – Учить меня всему, да еще и на ходу…
– Вы хорошо учились.
– Спасибо.
– Что вы станете делать теперь? Чем будете заниматься?
– Не знаю пока… Как думаете, смогу устроиться вышибалой?
– Никакого применения своему интеллекту не видите?
– Кому он нужен, мой интеллект… Мне – в последнюю очередь.
Полковник вздохнул еще раз, взял в руки книгу.
– Вам нравится Ремарк?
– Он помогает мне жить.
– Дайте почитать, – неожиданно сказал Казаков.
– Когда закончу – дам.
– А когда вы закончите?
– Через час или меньше. Когда начнется «парад»?
– Через полтора часа.
– Я успею.
* * *
Сначала перед ним о колено сломали заранее подпиленный эспадрон, потом с него содрали заранее подрезанные погоны. Потом он шел вдоль строя под барабанный бой…
И тут что-то пошло не так…
– Рота! Сми-ир-р-рна!
Он видел лица. Не спины, не затылки, а лица. Это его и подкосило.
В глазах дрожал туман. Ветер и пыль. Конечно, все из-за ветра и пыли. Здесь, на плацу в Чуфут-Кале, всегда было очень ветрено…
Половину этих лиц он узнавал по фотографиям в личных делах: парни из проекта «Дон». Их наверняка проинструктировали: когда осужденный проходит мимо, выполняется команда «налево кругом». Они стояли «смирно».
– Так и положено? – спросил советский наблюдатель у Казакова.
– Да, – бросил полковник сквозь зубы.
В другой день журналисты не дали бы Верещагину спокойно уехать. Но сегодня у них был более лакомый кусочек, настоящая сенсация: штабс-капитан Рахиль Левкович расстреляла из пистолета трех пленных советских офицеров.
* * *
Арт сказал, что Рахиль потребуется моя поддержка – и не ошибся. Но еще лучше Рахиль бы помогла огневая поддержка взвода качинцев – жаль, закон это запрещает. Зато он разрешает всячески унижать и размазывать по стенке женщину, выдвигающую обвинение против насильников.
С советского наблюдателя взятки гладки: он совершенно искренне считал, что женщина – это такое вспомогательное существо для человека-мужчины, и если она пошла в армию вместо замужа – то наверняка с тайной мыслью попасть в плен и там насладиться любовью противника, «без греха и досыта». Уж на что наши военные юристы оказались подстилками – но и их корежило порой.
Впрочем, это не помешало им развалить обвинение. Рахиль была пьяна и не смогла отчетливо опознать тех, кто над ней издевался (не важно, что ее напоили силой), Фатма погибла, и некому было подтвердить показания, в результате самыми главными виноватыми оказались трое покойников, погибших, когда отбивали часть. У меня с майором тоже вышла ситуация «слово против слова» – и ему попался весьма грамотный адвокат. Майор очень умно напирал на то, что я активно вешалась ему на шею. Побои военврач зафиксировал в то же утро, но я ведь не скрывала того, что украла пистолет, а он, бедняжка, защищался как мог. В доказательство моей опасности привели свидетеля – того самого охранника, которому я размозжила голову. Ну почему я не могу убить кого надо?
Единственным светлым пятнышком был Бурцев и его ребята. Когда советский юрист спросил его, почему это у майора Колыванова переломаны руки в нескольких местах, Бурцев очень вдохновенно рассказал историю о том, как храбро майор защищался в рукопашной. Ну, никак не хотел даваться живым, никак.
Рахиль напивалась каждый день. И не так, как Арт, – бутылку под стол, и все, – а убийственно, в лежку. Все это наутро было на ее лице, и на судей тоже производило не самое благоприятное впечатление.
Я не знаю, в какой момент она купила пятизарядный мини-револьвер. Она таскала его за отворотом ботинка, так что спокойно пронесла в зал суда в день оглашения приговора. Мы уже знали, что нас сольют, но на что-то надеялись.
Когда суд объявил обвинямых невиновными в силу «недо– статочности доказательств», Рахиль выхватила эту игрушку и высадила в ублюдков весь барабан. С расстояния в четыре метра она никого не убила только потому, что я хватала ее за руки. Двоих красавцев отвезли из зала суда в госпиталь, Рахиль забрали в психлечебницу, а меня Бурцев и ребята быстро вывели из зала суда, растолкав журналистов, и увезли в Бахчи, потому что я попросилась в Бахчи, в квартиру Арта.
Я знала, что его процесс закончился вчера и что он сидит на гауптвахте своего же полка. Я надеялась его застать – но соседи сказали, что его куда-то увез красивый парень на «Харламове».
Это был наверняка Шэм, и я немного успокоилась.
* * *
Он смотрел в себя, как в пустой колодец. Колодец, в котором не видно дна, но отсутствие воды понятно еще до того, как бросишь туда камень – нет веселых бликов на каменных стенах, нет влажной скользкой зелени и дыхания свежей прохлады…
Он сидел в своей квартире на диване, завернувшись в плед, и мысли текли, как песок в часах. За окном начинался вечерний бахчисарайский шум: люди возвращались с работы. Он любил Бахчисарай за его приватность и, как бы это сказать поточней, – семейственность. Здесь тебя могли пригласить на чашку чая или стакан вина за столик прямо во дворе – просто так, без повода. И шумная вечерняя перекличка возвращающихся с работы соседей была неотъемлемой частью этой спокойной, размеренной жизни. Раньше Верещагин ее любил. Раньше он с удовольствием становился ее частью. Добрый вечер, капитан. Гутен абен, капитан. Калиспэра, лохагэ. Салям, капитан… Да, раньше ему это нравилось…
