Операция «Остров Крым» - страница 97
– Идемте, – они начали спускаться по лестнице.
Под ногами хрустела кирпичная крошка и осколки. Боковым зрением Верещагин видел за оскалом выбитых окон редкие белые пятна лиц. Обычные, ни в чем не виновные люди, которых спозаранку разбудили сирены, гул вертолетных винтов и пальба. Сейчас они лежат на полу в своих квартирах, втискиваясь в ковры, паркет и линолеум, прижимая к себе дрожащих детей, напуганных так, что даже плакать не могут…
…Точно так же, как это делали чуть больше недели назад обыкновенные крымцы…
Особенно нелепо смотрелись красные флажки и праздничные лозунги, украшавшие город к Дню Победы.
– Почему они празднуют девятого? – спросил Гусаров.
Что ж, тема для разговора не хуже всякой другой.
…Один раз они услышали то ли стоны, то ли долгие громкие рыдания. Другой раз – надрывный плач младенца. Белых лиц в окнах становилось все больше.
– Да не высовывайтесь же, дураки… – не выдержал, прошептал Гусаров.
– А не шарахнет ли по нам кто из винтовки с этих верхних этажей, – спокойно сказал Бурцев, в открытую оглядываясь. Лиц поубавилось.
– Вряд ли, – Верещагин надеялся, что его голос звучит так же спокойно и даже беспечно. – В СССР нет свободной продажи оружия.
– Ну, охотничье-то водится. Заряд дроби между лопаток – это самое последнее, чего мне сейчас хочется. Лучше бы и вы шлема не снимали.
– От ружейной пули меня и бронежилет не спасет.
Они уже видели тех, кто подходил с другой стороны: двоих майоров и капитана. Если брать среднее арифметическое, то советская делегация представительнее, – пришло в голову Верещагину.
– Доброе утро, господа, – сказал Артем.
Глаза советского майора, что шел первым, были точной иллюстрацией к реплике ослика Иа-Иа: для кого доброе, а для кого и не очень.
– Майор Аверьянов, – представился он.
– Полковник Верещагин. – Артем не без удовольствия заметил, что брови майора дернулись сначала вверх, а потом вниз.
– Майор, – Арт очертил окрестности широким жестом, – тут поручик интересуется, почему в СССР победу над Германией празднуют девятого мая. А не как во всем мире – восьмого.
– Вам что, говорить больше не о чем? – вспыхнул капитан.
– А вам?
– По поручению моего командира подполковника Сидикова я предлагаю вам сдачу, – сказал Аверьянов.
– Сдачи не надо.
Бурцев и Гусаров гоготнули.
– Я сюда пришел не шутки шутить! – Аверьянов говорил таким тоном, что на усах у него должна была оседать изморозь. – Полковник Верещагин, вы окружены. Так что не валяйте дурака, сдавайтесь.
– Я понял, – Арт щелкнул пальцами. – Чтобы предложение о сдаче приняли, нужно выглядеть представительно. Когда его делаешь с раскроенной рожей и со связанными руками, тебя не принимают всерьез. Товарищ майор, я сейчас выгляжу достаточно представительно? Вас не смущает, что у меня все еще фингал под глазом?
Расшифровав возмущенную паузу Аверьянова по принципу «Молчание – знак согласия», Верещагин продолжил:
– Так вот, у меня ответное предложение: вы сложите оружие, оставите здесь всю бронетехнику – и можете убираться куда глаза глядят. Мы вас трогать не будем.
– Вы на что рассчитываете? – не выдержал второй майор.
– На святого Георгия Победоносца.
Теперь засмеялись советские парламентеры.
– «Победоносец» с тяжелыми повреждениями ушел в Альма-Тархан, – объяснил причину веселья Аверьянов. – Так что можете на него не рассчитывать. Деваться вам некуда.
– Так-таки и некуда? Знаете, господа, мы все трое побывали в советском плену и нам не понравилось. Мне – так в особенности. Пожалуй, я отклоню ваше великодушное предложение. Да, чуть не забыл. У меня в руках тридцать один офицер из высшего командования Крымского фронта. В том числе – Маршал Советского Союза, министр обороны. Я уверен, что любой из этих людей готов пожертвовать своей жизнью ради нашей гибели. Так что мы все-таки рискнем взлететь, а вы вольны нас атаковать. Моя мысль понятна?
– Использование заложников запрещено Женевской конвенцией, – прокашлял второй майор.
– Да ну? – удивился Верещагин. – А мы в Крыму решили было, что Конвенцию к чертям отменили и уже все можно… Насиловать женщин, расстреливать пленных, грабить… Не волнуйтесь, товарищ майор, мы просто эвакуируемся вместе с пленными. И если кто-то из них погибнет во время эвакуации… Что ж, судьба… Подполковник Сидиков утешится тем, что на каждого погибшего советского генерала приходится десять крымских десантников. Маршал пойдет за двадцать – равноценный размен? Словом, это ваши похороны, как говорят англичане.
Аверьянов повел подбородком.
– У тебя все?
– На «вы»! – Теперь Верещагин своим тоном мог выстудить все окрестности. – На «вы», товарищ майор! Потому что я не пил с вами на брудершафт. Может, вам и кажется, что мне эти погоны великоваты, но я два просвета не задницей в кабинете высидел. Передайте господину Сидикову, чтобы он поберег людей и технику и не совался к нам. А еще лучше – сложил оружие. Я все сказал. Да, не пробуйте атаковать наши вертолеты на стоянке. Пленники там уже сидят.
– Ну, мразь белофашисткая, – сказал другой майор, до сих пор молчавший. – Попадись нам – пожалеешь, что тебя еще тогда не убили.
Вместо ответа Арт повернулся к Гусарову:
– Давайте, я вам объясню, поручик. Для них война началась не тогда, когда они заключили союз с Гитлером и распилили Польшу – а когда Гитлер их предал. И концом войны они считают не день подписания капитуляции, а день, когда сдалась немецкая группировка в Праге. То есть они воевали на один день дольше, и тем самым являются единственными настоящими победителями. А раз они единственные настоящие победители – все их прошлые и будущие грехи этим покрыты. Они этой победой раз и навсегда вписали себя в силы добра. А любой их противник автоматически принадлежит к силам тьмы.
