Тайна аптекаря и его кота - страница 88

— Ну ты как, Гилар? — отчего-то шёпотом спросил господин. — Пришёл в чувство?

А на руках у него кот нежился. Толстый, довольный.

— И как состояние моего здоровья, господин мой? — ухмыльнулся я. — Внушает ли тревогу?

— Мне, Гилар, многое тревогу внушает, — господин, похоже, не заметил моей намеренной дерзости. — Давай-ка поужинаем, и спать. Трудный был день, а завтра силы потребуются. Гости у нас завтра будут.

Лист 29

Гости пожаловали к обеду. Вернее сказать, к обеденному времени, то есть когда солнце уже перевалило за полдень. Потому что кормить их всё равно было бы нечем, те припасы, что я из городского дома взял, истощились, а закупиться на постоялом дворе не вышло — улепётывать пришлось, не до закупок. Остался крошечный кусочек окорока, две рыбки вяленые и полторы хлебные лепешки.

Встал я ещё затемно — то есть когда тьма ночная уже слегка разбавилась бледным утренним светом. Дела обычные — натаскать дров, заново протопить печь — она уже остыла чуток, набрать и нагреть воды, чтобы и коней поить, и нам с господином тёплым умыться, как и в городском его доме было заведено.

Хорошо хоть в конюшне здешней был запас сена, не пришлось ломать голову, чем коней кормить. Но вообще заметно, что нежилой этот дом. Странно, как его местные мужички не разграбили.

Господин с утра был крайне молчалив. С неохотой поел, взял на руки кота и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, велев за ним не ходить, а сидеть внизу смирно и вспоминать, что премудрый с многоопытным понаписали.

Я, конечно, учёные воспоминания отложил, более нужным делом занялся. Первый этаж обшарил, тайнички на всякий случай обустроил, потом со свечой в подвал спустился — и сделал там интересное открытие. Так-то в подвале скучно было, пусто, холодно. Ни сундуков там не хранилось, ни бочек с разными соленьями да копченьями. Оно и понятно — коли в доме не жить, печи не топить, так и подвал промёрзнет, сгинут все эти соления. У нас в трактире однажды такая беда случилась, ещё когда все живы были.

Так вот, привлекла меня груда поленьев в одном углу. Вот зачем, скажите, в подвале дрова хранить, когда на то особый сарай имеется, да и крытая поленица на дворе? И если уж захотел господин запас тут хранить, то почему свалено всё так? При его-то любви к тщанию и аккуратности!

В общем, разгрёб я эти поленья и обнаружил под ними люк. Тяжёлый, едва сдвинул. Дохнуло снизу холодной тьмой. Ну, ясное дело, подземный ход. Разумно. Если что, в лес можно улизнуть. Я, понятное дело, спускаться не стал. Кто знает, как далеко тянется этот ход, а у меня свеча уже догорает. К тому же господин в любой момент кликнуть может. Потому закрыл я люк, накидал дров, как было, и наверх вылез.

Что делал, спрашиваете? Да ничего такого не делал. Сидел у печки, вспоминал разное. А особо то вспоминал, что вечером на меня нахлынуло, когда я сидел меж зеркал медных.

Всё-таки ясен пень, чары это. Вспоминаешь то, что было, да так ярко, ни с каким сном не сравнится. И ведь всё вспоминаешь — не только что было, но и что думал тогда, что чувствовал. Но зачем это господину? Может, этими чарами он и впрямь что-то во мне исцеляет? Но что во мне исцелять, я здоров как бык, о чём, братья, имеющиеся среди вас лекаря прекрасно осведомлены. Загадка…

А потом услышал я вдалеке звон бубенцов, и бросился на двор. Ворота, конечно, отворять заблаговременно не стал, потому что мало ли кто может ехать? А вдруг враги? Правда, зачем врагам с бубенцами подкатывать?

Вскарабкался я на забор, пригляделся. Но что толку взглядываться в чащу леса? Дорогу всё равно закрывают деревья. И лишь выехали они на поляну, я их разглядел.

Немного оказалось их, гостей. Бричка вроде нашей, трое гнедых коней, по виду непростые кони. То есть явно плуг не тянут, но и не скакуны благородных кровей, на коих графам да князьям полагается гарцевать. А такие, как эти, могут и повозку тянуть, и в бой идти, когда конной лавой два войска сшибаются.

Приглядевшись, узнал я кучера на козлах. Был он уже у нас в гостях, ранней осенью. Трудно такого не узнать, уж больно приметен его кривой шрам через всю левую щёку. Тот самый Гирхай, запретивший господину добавлять к своему имени «пресветлый».

А господин, оказывается, тоже на двор выскочил. В одной рубашке, между прочим.

— Чего ждёшь, вынимай засов! — крикнул он, и я поспешил открыть ворота.

Вкатилась бричка на двор, остановил Гирхай гнедых своих, наземь спрыгнул. И звякнул при том железом. Эге, понял я, под шубой-то броня, похоже. Да и краешек сабли вон, выглядывает.

— Добро пожаловать, господин, — низко поклонился я. — Сейчас лошадок ваших распрягу да обустрою.

— А, это ты, шустрый, — усмехнулся он в усы. — Ну, займись, а после покажешь, хорошо ли обустроил.

Подошёл к нему господин Алаглани, молча обнял за плечи. Спросил:

— Ну как, в порядке? Без приключений доехали?

— Знаешь, сам удивляюсь, — ответил Гирхай. — Никаких препятствий, ни от людей, ни от зверья. Всегда бы так…

Но господин, кажется, не дослушал его ответ. Распахнул дверцу брички, и миг спустя вынес оттуда на руках пацанёнка лет семи, в шубке на лисьем меху. Пацанёнок, похоже, спал в дороге и сейчас только проснулся. Открыл глаза, радостно вскрикнул и обнял аптекаря. А вскоре колыхнулась за дверцей занавеска и из брички рыбкой выскользнула женщина.

Просите описать подробнее? Это легко. На вид не более тридцати, чуть выше среднего роста, под шубой телосложение не разберёшь, но как потом выяснилось, не толста и не худа. Как сказал бы брат Аланар, в самую меру. Лицо слегка вытянутое, подбородок треугольный, кожа бледная, волосы из-под меховой накидки выбиваются тёмные, глаза — чёрные, и под глазами слегка заметны тени. Не те, что модницы себе рисуют, а какие бывают от большой усталости или больших волнений.