Тени грядущего зла - страница 159
Как будто в знак приветствия, солнце вспыхнуло в десятках окон. Ослепленный, я резко нажал на тормоза. Я сидел, зажмурив глаза и облизывая губы.
Я вспомнил свой первый вечер в Гринвуде.
Дверь открыла Нора собственной персоной, совершенно голая.
— Вы поспели как раз к шапочному разбору! — возвестила она.
— Ерунда! А ну, сынок, подержи. Это тоже. — Герцогиня в три приема молниеносно сбросила с себя одежду, прямо в дверях, на сквозняке, и стала как очищенная устрица.
Я и опомниться не успел. Я стоял как вкопанный с ее одеждой в руках.
— Ну, парень, настал твой смертный час, — прокаркала герцогиня, преспокойно вошла в дом и исчезла в толпе изысканно одетых гостей.
— Меня побили моим же собственным оружием, — воскликнула Нора. — Теперь, чтобы выдержать конкуренцию, надо одеваться. Жаль, а я т а к надеялась, что у вас отвиснет челюсть.
— Она и сейчас у меня еще отвисает, — заверил ее я.
— Идемте, поможете мне одеться.
Мы ходили по спальне, путаясь ногами в разбросанной одежде, источавшей тончайший мускусный аромат.
— Подержите мои трусики, я в них влезу. А что, вы и есть тот самый Чарли?
— Рад познакомиться.
Я залился краской. А потом разразился хохотом, не в силах справиться с приступом смеха.
— Прошу извинить, — выговорил я наконец, застегнув на ее спине лифчик. — Бывает же такое, еще только вечер, а я вас одеваю.
Где-то хлопнула дверь. Я стал озираться по сторонам в поисках герцогини.
— Исчезла, — пробормотал я, — дом уже поглотил ее.
В самом деле, все, что она напророчила, сбылось: я увидел ее снова только в понедельник, хмурый и дождливый. Она уже не помнила, ни как меня зовут, ни моего лица.
— Боже праведный, — вырвалось у меня. — Что это?
Все еще одевая Нору, я подошел с ней к дверям библиотеки. Внутри сияло, как в ослепительном зеркальном лабиринте. Гости обернулись.
— Вот это, — показала Нора, — Манхэттенский городской балет, они перенеслись сюда через океанские льды на реактивной струе. А слева Гамбургские танцоры, эти прилетели с другого конца света. Компания подобралась прямо-таки божественная. Соперничающие танц-банды по незнанию языка не могут дразниться и ехидничать, вот и приходится им весь свой сарказм изливать в пантомиме. Отойди в сторонку, Чарли, Валькирии должны превратиться в девушек с Рейна. А вот эти мальчики как раз и есть Девушки с Рейна. Побереги тыл!
Нора оказалась права.
Битва началась.
Нежные хрупкие лилии с ревом, рыком, воем и визгом наскочили друг на друга, а потом, обессиленные, расползлись, рассыпались, разбежались по десяткам комнат, десятки дверей с грохотом захлопнулись за ними. Мерзость стала мерзким альянсом, а мерзкий альянс превратился в горящую, пылающую, пышущую бесстыдством страсть. Хорошо, хоть господь потрудился убрать все это с глаз долой.
Все смешалось в блестящей, сверкающей круговерти писателей, художников, поэтов, хореографов, пронеслись-промелькнули суббота с воскресеньем.
И меня захлестнул телесный водоворот и безудержно понес навстречу унылой, удручающей реальности понедельника.
Сколько лет, сколько вечеринок канули бесследно. И вот я снова здесь.
Высится громада Гринвуда, вся затаилась.
Музыка молчит. Машины не подъезжают.
«Э, что за изваяние сидит там на берегу? — спросил я себя, — Новое? А вот и нет. Это же…»
Нора. Сидит одна, подобрав ноги под платье, на ней лица нет, и смотрит, как завороженная, на Гринвуд, как будто это не я приехал, словно и нет меня вовсе.
— Нора..?
Ее глаза застыли, они видят только замок, его стены, замшелые кровли и окна, в которые глядится бесстрастное небо. Я обернулся и тоже посмотрел на замок.
Что-то было не так. Может, замок осел фута на два в землю? А может, это земля осела вокруг замка, и он остался на мели, покинутый, на леденящем ветру?
Может, от землетрясения стекла перекосились в рамах, и теперь каждому входящему в дом гостю окна корчат рожи и гримасы?
Входная дверь была распахнута настежь, и меня коснулось дыхание дома.
Коснулось едва-едва. Вот так же бывает, проснешься среди ночи, слышишь теплое дыхание жены и вдруг цепенеешь от ужаса, потому что это не ее дыхание, не ее запах?
Хочешь растолкать ее, окликнуть. Кто она, что она, откуда? Сердце глухо колотится в груди, а ты лежишь и не можешь уснуть. Рядом кто-то чужой.
Я зашагал по лужайке, и в окнах замка мгновенно ожила тысяча моих отражений. Я остановился над головой Норы, и все замерло.
Я и тысяча моих подобий тихо уселись на траву.
Нора, милая Нора, думал я, мы вместе, мы снова вместе.
Тот первый приезд в Гринвуд…
А потом мы виделись изредка, мимоходом, подобно тому, как люди мелькают в сутолоке толпы, как влюбленные, разделенные проходом в электричке, как случайные попутчики в поезде, который свистит, возвещая о скором приближении станции. Мы держались за руки или позволяли своим телам вжиматься друг в друга до боли под натиском толпы, которая вываливается на остановке из битком набитого вагона. А потом никаких прикосновений, ни единого словечка, ничего.
Каждый год мы разбредались каждый в свою сторону и в голову нам не приходило, что мы можем вернуться, что взаимное притяжение еще приведет нас друг к другу. Уходило еще одно лето, закатывалось солнце, и Нора возвращалась, волоча за собой пустое ведерко для песочка, возвращался и я с побитыми коленками. Пляжи опустели, окончен странный сезон. Остались мы одни, чтобы сказать: «Привет, Нора» — «Привет, Чарльз». А ветер тем временем крепчает, море мрачнеет, словно из пучины поднялось огромное стадо осьминогов и замутило воды своими чернилами.
