Том 4. Письма, А. Н. Пирожкова. Семь лет с Бабелем - страница 105
В 1938 году в Киеве Бабель однажды был приглашен на обед к своему школьному товарищу Мирону Наумовичу Беркову. После обеда, как рассказывала мне вдова Мирона Наумовича Клавдия Яковлевна, мужчины пошли в спальню отдохнуть. Потом пили чай, и уже вечером хозяева решили проводить Бабеля до гостиницы, где он жил. Шли, разговаривали, у гостиницы остановились и стали прощаться: «И вдруг, — рассказывает Клавдия Яковлевна, — я вижу, что на руке у Бабеля что-то блестит, и узнаю знакомые пуговицы».
— Бабель! Это же мое платье! — А Бабель говорит:
— У меня, знаете ли, есть тут одна знакомая дама, она все время требует от меня подарков, а так как денег у меня нет, я решил подарить ей это платье.
Клавдия Яковлевна отобрала у Бабеля свое платье, и они долго смеялись над его проделкой.
Платье висело в спальне, и как-то Бабель сумел его оттуда вытащить в переднюю и захватить с собой так, что хозяева не заметили.
Такие проделки Бабель позволял себе часто, и чем неправдоподобней выглядела его выдумка, тем было смешней.
Свою мать мог представить кому-нибудь: «А это моя младшая сестра», а о сестре сказать: «А это наш недоносок». Писателя С. Г. Гехта представил Есенину как своего сына и т. д. Бабель любил разыгрывать людей, сам играл при этом разные роли — то хромого, то скупого, то больного, то ревнивого. Идет со мной гулять по городу и вдруг начинает хромать. Хромает очень разнообразно: то как человек, у которого одна нога короче другой, то как будто нога вывернута, то она волочится. Встречные люди изумляются, а он идет с самым серьезным выражением лица, тогда как я умираю со смеху.
Если играет роль больного, то начинает стонать на разные лады. Я вбегаю в его комнату обеспокоенная, а он, постонав при мне еще некоторое время, вдруг рассмеется и скажет: «Я разыгрывал перед вами „еврейские стоны“».
Играя роль скупого, он не брал в трамвае билета и выпрыгивал на ходу при появлении контролера. Мне приходилось выпрыгивать за ним. Мог попросить едущую с ним даму купить ему билет, так как якобы у него совершенно нет денег.
Играл и в суеверного. Дома держал подкову на счастье, мог вернуться домой, если дорогу ему перебежит черная кошка или если кто-то из домашних спросит, куда он идет.
Как-то в выходной день, наверное, в 1937 году, Бабель сказал мне: «Сегодня дома не обедаю, обедаю в ресторане с Любовью Михайловной Эренбург. Они часто кормили меня в Париже».
Я спросила Бабеля, сколько у него есть денег. Он вытащил бумажник и сказал: «Сто рублей». — «Мало для того, чтобы угостить такую даму, как Любовь Михайловна», — и дала ему еще сто рублей.
Продолжение этого эпизода позже мне рассказала сама Любовь Михайловна: «Я жила тогда в гостинице, и Бабель ни за что не захотел туда за мной зайти, он назначил мне свидание где-то за углом и повел в ресторан московской гостиницы на площади Революции. Когда сели, он взял карточку меню и спросил: „Икры хотите?“ — Я сказала: „Нет“. — „Семги хотите?“ — „Нет“. — „Пирожных хотите?“ — „Нет“. Так было задано мне несколько вопросов, Бабель предлагал мне самые дорогие блюда и вина, а я от всего отказывалась. Заказали мало и что-то из не очень дорогих блюд, а после обеда Бабель мне говорит: „Сразу видно, что вы хороший товарищ. Другая бы потребовала от меня и икры, и семги, и крабов, и тортов, и мороженого, а Вас накормить стоило совсем не дорого!“»
Действительно ли Бабель боялся заходить в гостиницу, где, конечно, в 1937 году велось наблюдение за каждым приходящим туда, или он разыгрывал перед Любовью Михайловной трусливого Бабеля? Думаю, что второе.
В начале 1936 года Штайнер уезжал по делам в Вену и на время своего отсутствия предложил своим знакомым венграм, супругам Шинко, остро нуждавшимся в жилье, поселиться в его квартире. Он согласовал это с Бабелем, и было решено, что они займут кабинет на нижнем этаже.
Когда мы поближе познакомились, Бабель рассказал мне их историю. Эрвин Шинко — политэмигрант со времени разгрома Венгерской коммуны, участником которой он был. Эмигрантом он жил во Франции, Австрии, Германии, там написал роман под названием «Оптимисты» и пытался его издать. С этой же целью он приехал в СССР, имея рекомендательное письмо Ромэна Роллана, и был гостем организации культурных связей с заграницей в течение полугода. Этот срок благодаря Горькому был продлен на полгода. А потом Эрвин Шинко попал в тяжелое положение, так как роман «Оптимисты» никто не соглашался издать. Его жена Ирма Яковлевна, врач-рентгенолог, устроилась работать в один из московских институтов.
Бабель откуда-то знал историю их женитьбы и рассказал мне. В годы Первой мировой войны Эрвин и Ирма были в Венгрии революционерами-подпольщиками, задумавшими издавать журнал в духе Циммервальдской программы. Для этого должны были послужить деньги из приданого Ирмы, дочери богатых родителей. Но отец Ирмы не хотел отдавать дочь замуж за бедного студента, каким был Эрвин. Тогда один из членов организации, инженер Дьюла Хевеши, решился сыграть роль жениха. В то время он был уже известным в Венгрии изобретателем, руководителем научно-исследовательской лаборатории крупного электролампового завода. Мнимый жених Дьюла Хевеши был представлен отцу невесты, и тот вполне одобрил кандидатуру такого положительного человека.
Через какое-то время сыграли свадьбу, молодые отправились в свадебное путешествие; на ближайшей от Будапешта маленькой станции «фальшивый жених» сошел с поезда, а Эрвин Шинко занял его место в купе.
Бабель очень уважал Ирму Яковлевну, а про Эрвина говорил:
