«Мой бедный, бедный мастер…» - страница 7
Весьма любопытно, что, даже объявив Иешуа смертный приговор, Пилат желает остаться в глазах Праведника человеком, сделавшим все для его спасения (сравните с ситуацией, возникшей с Булгаковым в 1929 году после того, как было принято в январе постановление Политбюро ВКП(б) о запрещении пьесы «Бег», когда Сталин неоднократно давал понять, что он лично ничего не имеет против пьесы Булгакова, но на него давят агрессивные коммунисты и комсомольцы). Он посылает центуриона на Лысую Гору, чтобы прекратить мучения Иешуа.
«И в эту минуту центурион, ловко сбросив губку, молвил страстным шепотом:
— Славь великодушного игемона,— и нежно кольнул Иешуа в бок, куда-то под мышку левой стороны…
Иешуа же вымолвил, обвисая на растянутых сухожилиях:
— Спасибо, Пилат, я же говорил, что ты добр…»
И тут важно, на наш взгляд, сделать некоторое отступление и рассказать о складывавшихся отношениях (заочных) между писателем и набирающим с каждым днем силу генеральным секретарем.
Трудно точно определить время, когда у Булгакова стало формироваться отношение к Сталину как к своему покровителю (в личных беседах и письмах писатель избегал этой темы, но в его художественных произведениях она становится одной из основных), однако можно предположить, что произошло это в течение 1927—1928 годов, о чем свидетельствуют следующие факты.
Булгаков не мог не знать, что «путевку в жизнь» «Дням Турбиных» дал именно Сталин, которому пьеса очень нравилась (по количеству посещений вождем спектакль «Дни Турбиных» уступал только «Любови Яровой» К. А. Тренева). Не заканчивались арестом и вызовы Булгакова на допросы в ОГПУ (политический сыск не решался на это без санкции «сверху»). И, наконец, Сталин открыто выступил в защиту «Дней Турбиных» в 1927 и 1928 годах, о чем следует сказать особо.
Напомним: «Дни Турбиных» были разрешены в постановке сроком на один год. По окончании сезона А. В. Луначарский, пунктуально выполняя решение Политбюро, снял пьесу со сцены Художественного театра. После настойчивых заявлений К. С. Станиславского в защиту пьесы вновь состоялось заседание Политбюро, на котором было принято новое решение о продлении срока постановки еще на год. Хотя Станиславский направлял свои письма К. Е. Ворошилову, А. П. Смирнову (секретарю ЦК), А. М. Лежаве (зампреду Совнаркома) и другим партийным и государственным деятелям, всем было ясно, что они действовали по указанию Сталина.
Осенью 1928 года Главрепертком настоял на том, чтобы спектакль был снят. Казалось, противники «Дней Турбиных» теперь-то добьются своего, поскольку Станиславский как раз находился на лечении за границей. Однако Сталин решительно и открыто выступил в защиту пьесы. Об этом сравнительно недавно стало известно из публикации письма А. В. Луначарского к Сталину от 2 февраля 1929 года (см.: Литературная газета. 1993. 25 апреля). В письме наркома просвещения говорилось: «В начале текущего сезона (то есть осенью 1928 года.— В. Л.) по предложению Главреперткома Коллегия НКПроса вновь постановила прекратить дальнейшие спектакли „Дней Турбинных“, но Вы, Иосиф Виссарионович, лично позвонили мне, предложив снять это запрещение, и даже сделали мне (правда, в мягкой форме) упрек, сказав, что НКПрос должен был предварительно справиться у Политбюро…» Весьма интересно и продолжение письма: «Если разного рода безответственные журналисты и демагогствующие молодые люди пытаются вешать собак на НКП за попустительство в отношении „Дней Турбинных“, то НКПрос отвечает на это молчанием и охотно несет во всей полноте ответственность за исполняемое им распоряжение Политбюро…»
Все это свидетельствует о поддержке Сталиным пьесы «Дни Турбиных». Следовательно, у Булгакова были все основания считать покровительство генсека (если не самому писателю, то пьесе) вполне реальным. В то же время Булгаков ощущал все нарастающее давление со стороны ОГПУ, Главреперткома, прессы. Невольно в его мыслях мог возникнуть четкий водораздел между вождем, с одной стороны, и органами политического сыска, Главреперткома, прессы — с другой.
Воланд по внешности, приемам, манере поведения, да и по некоторым поступкам (искушает Иванушку разметать изображенный на песке образ Спасителя) напоминает «лукавого». Но по существу, по самой своей сути, он — явление сугубо положительное, ибо по ходу действия романа выявляет и наказывает людей, творящих зло. Само его появление в «красной столице» связано с тем, что город этот перенасыщен злыми делами и помыслами. И главной задачей Воланда (в ранних редакциях романа) было уничтожение Москвы (путем сожжения) как средоточия человеческой мерзости. И хотя в последующих редакциях Булгаков смягчает, по цензурным соображениям, свой первоначальный замысел (полное уничтожение города заменяется сначала сильным пожаром, а затем поджогами отдельных зданий), в отношении отдельных персонажей романа писатель даже ужесточает свою позицию: Воланд жестоко казнит руководителя Союза писателей богоборца Берлиоза, шпиона-осведомителя барона Майгеля. То есть казнит тех, на кого, по традиционной логике (в случае если бы Воланд выполнял свойственные ему функции), он должен был бы опираться и действия кого должен был приветствовать. И наказывает Воланд, опять-таки, именно тех, кто действует в этом мире по законам «лукавого»: председателя жилтоварищества взяточника Босого, пьяницу и развратника Степу Лиходеева, лгуна и хама Варенуху, буфетчика-воришку Сокова, авантюриста Поплавского, доносчика Алоизия Могарыча и т. п. А помощники Воланда наделяют Маргариту сверхъестественными способностями, чтобы она с их помощью смогла устроить погром в жилищах писателей и критиков, ранее беспощадно травивших ее возлюбленного… Словом, Воланд и его «шайка» осуществляют в Москве те действия, которые желательны были… автору романа.
