Иду над океаном - страница 172
Выходя из первой штурмовки, Волков видел ползущую по немецкой земле, теряющую крылья «четверку». Он увидел и дымный след, который оставлял за собою другой, горящий Ил. Этот дым летчик не спутает никогда ни с дымом разрывов зенитных снарядов, ни с чем другим. И через долю секунды он увидел и саму машину, тяжело тянувшую в сторону своих, и услышал голос пилота: «Командир, я семнадцатый, горю, иду домой!»
— Счастливо, семнадцатый. Удачи тебе, тяни, милый, здесь недалеко, — ответил Волков. Ничего другого он не мог сделать для погибающего экипажа. Итак, после первой атаки полк потерял две машины. Во время второго захода увидели, как разворочены внизу бункеры командования и управления. И штурмовики ударили по ним — по этим еще пылящим смрадом руинам, и снова все заволокло гарью и дымом. Еще один Ил не вышел из пикирования, и на том месте, где он упал, возник огромный шар пламени — взорвался бензин и оставшийся боезапас.
И все же чувство удали и ощущение удачи не покинули Волкова. Он только намертво стиснул челюсти. И сам не замечал этого, и только потом, уже на земле, спустя сутки, с трудом раскрывал рот, а мускулы рук и спины болели так, как когда-то в училище на первом курсе, после первого в жизни марш-броска. Но это было немного спустя, а в тот момент он повел свою облегченную, но все еще тяжелую машину на третий заход.
Может быть, то, что он по сравнению с другими строевыми летчиками поднимался в воздух реже, ослабило его опыт, может быть, сказалось ощущение близкой и окончательной победы, или просто увлечение боем не дало ему вовремя увидеть опасность, по «фокке-вульфы» перехватили их в самый уязвимый момент, когда штурмовики, не прикрытые своими истребителями, выходили из последнего захода. Еще бы несколько мгновений, и штурмовики встали бы в круг, в знаменитую «вертушку» — закружились бы один за другим и, прикрывая друг друга огнем бортового оружия, стали бы смещаться в сторону своих войск. И этих нескольких мгновений, не хвативших полку Волкова, чтобы обрести силу, хватило немецким летчикам, чтобы свалить еще одного — у самой земли — и разрушить кабину стрелка у второго, изорвать ему плоскости так, что дыры в них были заметны издали. «Вертушку» замкнули все-таки ценой этих двух машин. И первый же немец, который нарвался на Волкова, получил свое — брызнула осколками кабина. Весь залп волковского Ила угодил ему в самую середину.
Полк, уже поредевший, медленно и тяжело кружился, смещаясь к линии фронта, и вызывал прикрытие. И только тут леденящее чувство опасности охватило Волкова: если через несколько минут их не прикроют — полк погибнет, не хватит горючего, чтобы вернуться. И вдруг что-то случилось, «фоккеры» разлетелись в разные стороны, как стая воробьев перед мчащейся тройкой лошадей. Один, уходящий, вдруг точно натолкнулся в полете на что-то, и у него отвалилось крыло — все крыло целиком. Второй превратился в ослепительный солнечного цвета шар взрыва. Кто-то ударил по ним из тяжелого орудия. Но кто это мог сделать, до Волкова еще не доходило. Третий немецкий истребитель, свечой полезший вверх, к облакам, замер у самого облака и разломился пополам. Центроплан немецкой машины с двигателем, с которого слетели створки капота и винт которого еще вращался, кувыркаясь, падал отдельно от фюзеляжа.
И тут в поле зрения Волкова попали незнакомые машины — сначала одна, потом другая, третья, пятая. Волков насчитал семнадцать машин — целая туча была их тут; машины с двумя балками-фюзеляжами, с высокими, как у Илов, сплошь остекленными кабинами, двухмоторные, они, пронизывая полосы дыма и гари, оставленные сбитыми немцами, выходили из атаки — стремительные и в то же время изящно-тяжелые. А на фюзеляжах и крыльях у них нарисованы белые пятиконечные звезды. Это были дальние истребители сопровождения ВВС Соединенных Штатов — «мустанги».
«Мустанги» взяли в небе место так, как бы сопровождали своих бомбардировщиков. И это скорее походило на эскортное сопровождение, чем на боевое прикрытие. Да боевое прикрытие было бы и не нужным — на такую армаду немцы в эти дни нападать не осмелились бы. Они прошли до самого аэродрома, прикрыли посадку штурмового полка, и два истребителя сели тоже, а остальные, сделав круг над аэродромом, ушли на северо-запад.
Вот тогда на сыром еще после недавно прошедшего первого в том году дождя германском аэродроме полковник Волков и увидел человека, который находился теперь на том берегу океана.
Волков всегда испытывал уважение к людям с такими лицами. Узкое, на смуглой плотной коже — незагоревшие морщинки возле глаз и у рта, высокий лоб с крупными залысинами и под прямыми неопределенного цвета бровями — умные, чуть иронические и неторопливые светлые глаза. Только рот американского майора показался Волкову некрасивым — уголки тонких губ были опущены и нижняя губа чуть выдавалась вперед. Но скорее всего это Волкову просто показалось, когда тот заговорил — непривычно звучал чужой язык, точно речь не делилась на слова и фразы и была похожа на длинную очередь ДШК. Из всего сказанного тогда американским майором Волков понял лишь свое звание — «Колонель».
Ассоциировалось это слово с колонией, с захватнической политикой англичан в Индии, известной Волкову почти с детства, с плантациями и пробковыми шлемами. Но американец не был похож на плантатора из книг Жюля Верна, загореть же можно было и в Германии, можно и родиться с такой смуглой кожей. И Волков сказал ему растроганно и признательно:
— Спасибо, друг… Если бы не вы, не ваши «мустанги»… — И неожиданно для самого себя шагнул к союзнику и еще горячими от теплых перчаток и тяжелой работы в машине руками обнял того за сильные, но узкие плечи.
